Назия просит обойтись без поминок

Многие из вас уклонялись от вопросов или лгали Салману. Я понимаю, почему вы так поступали. Вы не приносили присяги, так что никто не призовет вас к ответственности за небылицы, которые вы наплели. Гипноз не умеет распознавать ложь. Если вы искусно сплетаете «факты», нет никакой возможности их проверить. И все же в каждой вашей лжи всегда было какое-то подобие правды – даже в самой-самой отвратительной. Я уважаю вашу ложь, потому что она несет в себе правду о том, как вас ранили мои промахи.

Прощаясь с вами навсегда, я хотела бы, чтобы вы все постепенно забыли меня и вовсю наслаждались теми отношениями, которые вам удалось наладить в этот вечер. Мне любопытно: случилось бы это, если бы я решила устроить нормальные поминки, где люди бесцельно льют слезы, вместо того чтобы говорить друг с другом о проблемах и боли, которые их разлучили? Полагаю, все вы что-то выиграли от того, что попрощались со мной не так, как это обычно происходит.

Назия Сами»

Дочитав письмо, Парвин аккуратно сложила его и убрала обратно в конверт. Она улыбнулась, выключая лампу, поправила подушку на матрасе и опустила голову на шелковую наволочку. Пока ровный свет уличных фонарей убаюкивал ее, Пино мысленно сделала себе заметку позвонить завтра Сабин и извиниться за свои ошибки. Она сделает это сразу после того, как вернется с кладбища Гизри, где встретится с Назией еще один, последний, раз. Но сейчас она позволит себе уснуть, пока воспоминания о травмирующих событиях и шокирующих откровениях дня не наградили ее бессонницей до рассвета.

* * *

Следующим утром Наурин сидела в плетеном кресле в саду и разглядывала бугенвиллею; в ее зубах была сигарета.

Асфанд вышел в сад, балансируя небольшим подносом, где теснились две чашки чая и полная сахарница.

– Сабин еще спит, – сказал он, рассеянно ставя поднос на стол. – Так что, видимо, будем только мы с тобой.

Наурин отозвалась на это кивком, не сводя глаз с бугенвиллеи.

– Вайзе, думаю мы сможем привыкнуть к жизни без прислуги, – добавил он, размешивая ложечку сахара в чае жены. – Нури! – ахнул он, заметив наконец сигарету у нее во рту. – Сколько раз тебе говорить, не делай этого!

Наурин обернулась к нему и выпустила несколько колец дыма, которые поплыли у нее над головой.

– Не разрешай садовнику срезать бугенвиллею, – сказала она. – Я знаю, ты хочешь ее убрать – теперь, когда ее не стало. Но пусть лоза остается на месте.

Асфанд кивнул и молча отпил из чашки.

– Я хотела, чтобы близнецы выжили, – вдруг произнесла Наурин. – Я их любила. После того как мы их потеряли, я не могла представить, как я полюблю другого ребенка. Я боялась, что новый малыш заберет боль из моего сердца, но ведь эта боль связывала меня с близнецами: это была моя любовь к ним. Кажется, я лишила нас шанса на счастье. – Она замолчала и тихонько простонала: – Я не мешала твоему роману с сестрой, потому что знала, как ты с ней счастлив… Я не одобряла и до сих пор не одобряю ваших отношений, но я понимаю, почему ты нуждался в них.

Наурин бросила окурок в пепельницу и закрыла лицо ладонями. Асфанд поставил чашку на стол и опустился перед женой на колени.

– Мы со всем разберемся, – утешительно проворковал он, отводя руки Наурин от ее лица. – Поверь мне.

Жена подняла на него взгляд:

– Я готова закрыть глаза на твой роман с Назией, потому что мы оба настрадались, но даже не думай, что я тебя за это простила.

Асфанд медленно, понимающе кивнул.

– Нам не нужны дети, чтобы быть счастливыми, – сказал он, меняя тему. – Теперь, когда Сабин вернулась к нам, кажется, будто у нас в доме уже есть ребенок. И тебе даже не пришлось мучиться со всякими растяжками и утренней тошнотой, чтобы она нам досталась. Настоящее благословение, – улыбнулся он.

– Знаю, – усмехнулась Наурин. – Кстати, поможешь мне прибрать комнату Назии для Сабин?

Асфанд засмеялся:

– Я сомневаюсь, что мы сможем убрать весь тот хаос, что оставили после себя вчерашние гости Назии. Но помогу.