Назначенье границ

Теперь канцлеру придется подыскать маленькой Антуанетте другого жениха, и пусть он будет больше достоин ее руки. Сколько лет осталось Марку топтать землю, он не знал, и консул не мог ему ответить. Ясно одно: назад, в Орлеан, ему дороги нет. Вернуться — обречь всю семью на долгие допросы доминиканских монахов, на попытки уличить не только Марка, но и всех его кровных родственников в сделке с Дьяволом, а себя самого на долгую и мучительную смерть. Достанется и епископу Ангулемскому, и офицерам — всем, кто имел хоть какое-то отношение к «чернокнижнику» де ла Валле, пролившему на вражескую армию огненный дождь.

Марк знал, что рано или поздно вернется на эту землю, на землю предков, с которой он отныне повязан кровью. Займет место консула, встанет на Рубеже. Но до тех пор, пока смерть не ударила в спину, он свободен.

Бывший генерал де ла Валле поднялся, скинул пурпуэн и принялся обдирать с прорезей розетки, беспощадно выламывая из оправы драгоценные камни. Запачканный пеплом и землей пурпуэн смотрелся вполне годным для оборванца-дезертира, который явно обобрал какого-то покойника. Кружево с ворота и манжет рубахи полетело в костер, туда же отправился и медальон. Больше всего Марку было жаль шпагу, но и от нее предстояло избавиться у ближайшей речки, а лучше — болота.

Пешком до Арморики не близко, но к осени, когда с острова Бель-Иль уходили корабли в далекую землю, открытую соотечественниками Пьетро ди Кастильоне, Марк должен был успеть. Пусть доминиканцы считают, что «чернокнижник» погиб вместе с прочими, пусть в Орлеане и Роме спорят о том, было ли случившееся под Реймсом чудом Господа или кознями Сатаны. Епископ Ангулемский будет пожинать плоды победы — вражеские армии стерты с лица земли, герцог де Немюр попался, словно неловкий шулер, а вильгельмиане трижды подумают о том, раскрывать ли пасть на чужие земли.

Года три в Аурелии лучше не показываться, да и вообще стоит на время позабыть о Европе — пусть и Европа позабудет о генерале де ла Валле.

29 мая 1451 года, Орлеан, утро

Гастон смотрел в окно и думал, что Бог вряд ли наказал его за неосторожную ложь — за те торопливые слова о будущем сыне. Не поступает так с людьми Тот, кто отдал Себя на смерть, чтобы они жили. Да и знай Ури, что беременна, она бы действовала точно так же. И потому, что смерть короля обошлась бы им слишком дорого, и потому, что не оставила бы убийцам пятилетнего ребенка, будь он хоть Антихристом. И можно только ругать себя за то, что слишком медленно бежал, слишком медленно думал. Но это позже, потом.

Он услышал за спиной легкий кашель, обернулся, тщательно улыбнулся жене. Взял с подноса невысокую чашку с длинным носиком, проверил, достаточно ли воды, поднес к губам Ури. Это могли делать и слуги, но зачем? Если кровотечение не прекратится — а врачи с утра бледней пациентки — у них осталось не так много времени, здесь. Один из ученых докторов возился со льдом внизу. Ури пила, не просыпаясь. Жизнь просто уходила из нее.

— Его Преосвященство ждет, — шепотом напомнил секретарь.

Гастон на миг прикрыл глаза, поставил чашку на место, кивнул и двинулся к дверям. Уходить не хотелось, тратить драгоценное время было невыносимо, но союз с д`Анже нужен и важен, а возможность показать епископу, насколько его ценят, упускать нельзя.

Только в кабинете он понял, что д`Анже пришел не один. Впрочем, он, наверное, просто не хочет отпускать ди Кастильоне от себя хотя бы в первое время, чудеса чудесами, а Трибунал вряд ли сразу оставит его в покое.

— Ваше Преосвященство, я благодарен вам за внимание и сочувствие, но… сейчас все в руках Божьих и зависит лишь от того, пожелает ли Он сотворить чудо.

При слове «чудо» Пьетро захотелось улыбнуться. Даже сквозь запах крови, снадобий, духоту закрытых окон — ну почему аурелианские лекаря так дешево ценят свежий воздух? — через темное марево предчувствия скорой смерти. Улыбаться было нельзя. Только очень, очень вежливо.

— Пожелает, я надеюсь, — Пьетро перекрестился и добавил: — Только чудо вас удивит…

Он поймет почему, потом — поймет.

Отсюда было не так уж далеко до Королевской улицы, где стоял особняк де ла Валле, но и этих минут ди Кастильоне хватило, чтобы почувствовать себя рабом… только не Божьим — а того существа, которое он давеча назвал «патриотическим дьяволом». Оно, кем бы оно ни было, не вышло из игры после сражения. Нет. Ни на минуту.

Когда Пьетро уцелел, он списал это на превратности войны. Возвращаясь в Орлеан — тайком, словно преступник, — он и сам не мог понять, для чего захотел объясниться с канцлером: рассказать о случившемся мог бы и Дювивье. Когда он оказался на улице Ангелов ровно в момент тройного покушения, он тоже счел это случайностью. Потом была еще одна. И еще… пока он не увидел бледную умирающую женщину, не услышал беспомощное квохтанье лекарей… и пока де Немюр не заговорил. И стало ясно, что никаких «случайностей» со дня прогулки по Каталаунским полям не было. А чудо обитало в особняке де ла Валле и именно ради нее, сводной сестры Марка, Пьетро вернулся в Орлеан.