Назначенье границ

Герцога де Немюра, дважды обойденного, несмотря на старшинство, в престолонаследии, во Франконии почитали законным королем, а земли Аурелии — по праву принадлежащими Франконии. Слава Богу, Папа Ромский думал несколько иначе, а в Равенне при дворе короля Тидрека говорили, что скорее Ад замерзнет, чем еретик займет престол Аурелии. Один раз это оказалось весьма кстати: двенадцать лет назад, когда король Генрих умирал, не оставив наследника, у сына его старшей сестры уже всерьез собирались поинтересоваться, стоит ли Орлеан мессы. Не пришлось: на престол при поддержке Толедо взошел сын младшей, Людовик, отец нынешнего короля. Брак с толедской принцессой семь лет не приносил плодов, и наследником считался де Немюр, что могло стоить ему жизни — но козлобородый герцог выкрутился и на сей раз, женившись на Урсуле Франконской. Теперь, случись с ним что, северные соседи потребуют для начала его земли, а потом и трон Аурелии.

Партию «длиннобородых» противостояние католических держав только убеждало в своей правоте. Марк не один десяток раз успел пожалеть, что не разделял отцовской твердости в вере. Коннетабль поговаривал, что единственно надлежащий для всякого вильгельмианина надел — могила за оградой церкви, а лучшее горячительное — адская смола. Отправляя в Ад очередного оскорбителя, граф де ла Валле и про себя, и вслух вспоминал эти слова.

Выловив еще одну мелочь, генерал усмехнулся. Пожалуй, только вильгельмиане не считали, что епископ Ангулемский и его «пес» недостаточно набожны. Архиепископ Тулузский думал иначе. Младший брат покойного короля, преданный слуга Церкви и некогда соратник коннетабля не раз громко сокрушался о том, что из всех отцовских качеств Марк унаследовал только пороки. «Дуэлянт и распутник», честил графа де ла Валле архиепископ. Подразумевал — «безбожник и слуга безбожника».

Безбожниками архиепископ Тулузский почитал всех, кто не требовал, скрежеща зубами, крови вильгельмиан. Всех, кто считал, что бесконечная резня на собственной земле — вовсе не то, что требуется Аурелии. Марка печалило лишь одно: и младшие братья, и прочие члены семьи по большей части разделяли убеждения Его Высокопреосвященства. Только строжайший запрет мешал им нашить на плащи белые кресты. Родной дом давно и прочно был домом, разделенным в основе своей.

Граф де ла Валле давно устал досадовать о том, что вера без фанатичного блеска в глазах, без бряцания оружием и кровожадных речей больше не признается в Аурелии за веру. Он, наверное, лучше прочих знал о том, что «безбожник» епископ Ангулемский почитает Господа вернее и ревностнее, чем крикливые «длиннобородые» де Немюра и не менее горластые «крестоносцы» архиепископа. Просто у д'Анже получалось помнить, вопреки всему, что творилось в стране, о милосердии Господнем. И не получалось — разглагольствовать о нем всуе.

На этот раз герцог де Немюр зарвался окончательно и подвел соратников под топор палача, а себя — под ссылку на юг. Как раз в епархию архиепископа Тулузского. «Длиннобородых» долго пытались поймать за руку, но они ухитрялись как-то выкручиваться, однако ж франконская армия — не письмо, ее не сожжешь и поддельной не назовешь. С переписки де Немюра уже который год снимали копии, но вторжение — куда лучшая улика…

Марк коротко хохотнул. Судя по недавно увиденному и обрывкам воспоминаний, кто-то неподобающим образом обошелся со столь нужными д'Анже уликами. Канцлер будет разгневан, узнав о том, что армия Франконии обратилась в пепел и прах.

Хотел бы генерал увидеть лицо де Немюра, которому доложат об этом печальном событии…

Еще больше он хотел знать, как тридцать пять тысяч в сентябре, обещанные герцогу, превратились в сотню в мае.

Память упиралась, но Марк был упрямее. Он прихлебывал из кружки уже остывшую воду, смотрел в ночное небо, усыпанное крупными звездами, прислушивался к тишине — и тянул, тянул сеть в надежде на улов. Откидывал водоросли — воспоминания детства, детали поединков. Тщательно выбирал рыбку недавних событий.

Мысли вертелись вокруг холма. Ладони помнили замшелую сырость камня, крошечные капельки осевшего тумана; ноздри — запах воды и палой листвы. Странные, вовсе не весенние запахи. Тело помнило страх: холодный пот на спине, тяжесть в висках, боль в стиснутых пальцах. И — пустоту на груди, на том месте, где раньше он носил крест. Все это было связано с кромлехами, с видением тысяч костров.

Но еще он знал — накопившейся усталостью, темными омутами памяти, — что еще до пустоты на месте креста случилось много важного. Похоже, прошлая ночь была битком набита событиями.