Назови меня своим именем (ЛП)

После тенниса, перед тем как отправиться на пляж, я привел ее через балкон в свою комнату. После обеда никто туда не заходил. Я закрыл ставни, оставив окна открытыми, и приглушенный послеполуденный свет падал полосами на постель, на стену, на Марцию. Мы занимались любовью в совершенной тишине, глядя друг на друга.

Я отчасти надеялся, что случайный стук в стену или непроизвольно вырвавшийся вскрик известят Оливера о том, что происходит за стеной. Я представлял, как он дремлет, слышит скрип пружин моей кровати, злится.

Когда мы спускались к бухте, я вновь с удовлетворением почувствовал, что мне все равно, узнает ли он о нас, явится ли сегодня ночью. Меня уже не волновал ни он, ни его плечи, ни белизна его рук. Подошвы его ступней, поверхность ладоней, ягодицы – забыты. Я бы, пожалуй, предпочел провести ночь с ней, чем дожидаться его и выслушивать в полуночный час нотации о добродетели. О чем я только думал утром, когда подбросил ему записку?

Но с другой стороны, я знал, что если он появится сегодня ночью, даже разочаровавшись с самого начала в том, что меня ждало, я все равно пройду через это, выдержу все до конца, потому что лучше выяснить раз и навсегда, чем провести остаток лета, или даже жизни, в споре со своим телом.

Я приму решение хладнокровно. А если он спросит, скажу ему. Я не уверен, что хочу продолжения, но мне нужно знать, и лучше с тобой, чем с кем-то еще. Я хочу узнать твое тело, почувствовать, узнать тебя, а через тебя – себя.

Марция ушла незадолго до ужина. Она собиралась пойти в кино. Будут друзья, сказала она. Почему бы мне не пойти? Я поморщился, услышав их имена. Останусь дома и позанимаюсь, сказал я. Я думала, ты занимаешься каждое утро. Этим утром я начал поздно, помнишь? Она уловила намек и улыбнулась.

Еще три часа.

Всю вторую половину дня между нами висело гробовое молчание. Если бы не его обещание поговорить позже, не знаю, как бы я пережил подобный день.

За ужином нашими гостями были ассистент профессора музыки и гей-пара из Чикаго, говорившие на ужасном итальянском. Двое мужчин сидели рядом друг с другом, напротив нас с матерью. Один из них решил прочесть несколько стихотворений Пасколи, на что Мафальда, перехватившая мой взгляд, скорчила обычную smorfia[21], пытаясь рассмешить меня. Отец предупредил, чтобы я вел себя прилично в присутствии ученых из Чикаго. Я сказал, что надену фиолетовую рубашку, подарок дальнего кузена из Уругвая. Отец высмеял меня, сказав, что я уже достаточно взрослый, чтобы отказываться принимать людей такими, какие они есть. Но я уловил искорку в его глазах, когда оба появились в фиолетовых рубашках. Они вышли из такси синхронно, держа в руках по букету белых цветов. Должно быть, отцу они показались цветастой, принаряженной версией Томсона и Томпсона из «Приключений Тинтина».

Мне стало интересно, на что похожа их совместная жизнь.

Странно было считать минуты в течение ужина, осознавая, что сегодня у меня больше общего с тинтиновскими близнецами, чем с родителями или с кем-либо из моего окружения.

Я смотрел на них, спрашивая себя, кто у них верхний, кто нижний, Труляля или Траляля.

Было почти одиннадцать, когда я сказал, что пойду спать, и пожелал спокойной ночи родителям и гостям. «А как же Марция?» – спросил отец с явной хитринкой во взгляде. Завтра, ответил я.

Я хотел побыть один. Душ. Книга. Возможно, запись в дневнике. Сосредоточиться на полуночи, не вдаваясь в детали.

Поднимаясь по лестнице, я пробовал представить, как буду спускаться по ней завтра утром. К тому моменту я, возможно, стану кем-то другим. Нравился ли мне этот кто-то, которого я еще не знал и который, возможно, не захочет пожелать мне доброго утра и отвернется от меня из-за случившегося? Или я останусь тем же человеком, который сейчас поднимался наверх, и ничего во мне не изменится, ни одно из моих сомнений не разрешится?

Или, может, вообще ничего не произойдет. Он может отказаться, и, даже если никто не узнает, что я просил его, я все равно буду унижен, и все впустую. Он будет знать, я буду знать.

Но унижение было не главным. После стольких недель желания, ожидания, даже больше – увещеваний, подаренной надежды, за каждую толику которой я боролся, я буду опустошен. Каково это, снова лечь спать после такого? Крадучись, вернуться в свою комнату, открыть книгу и сделать вид, что читаешь перед сном?

Или, как снова лечь спать, перестав быть девственником? Пути назад уже не будет. То, что так долго существовало в моих мыслях, станет реальностью, больше не будет погребено под неопределенностью. Я чувствовал себя человеком, входящим в тату-салон и бросающим последний, долгий взгляд на свое обнаженное левое плечо.

Прийти вовремя?

Явиться минута в минуту и сказать: Ага! Полночь!

Вскоре со двора до меня донеслись голоса двух гостей. Они стояли снаружи, видимо, ожидая ассистента профессора, чтобы тот отвез их назад в гостиницу. Ассистент не торопился, и они болтали о чем-то, один из них хихикал.