Назову своей

Игнат бесшумно подошёл со спины к Шуре, та уже отодвинулась от плиты вдоль столешницы. Поставил руки с двух сторон от фигурки в платье, опираясь о стол. Шура вздрогнула, замерзала. Он нагнулся под её рост – после рослой Ритки Шура казалась совсем крошкой, несмотря на соблазнительные формы, – это было необычно и чертовски заводило. Впрочем, прямо сейчас Игната заводило всё. От запаха волос, до влажного дыхания сквозь приоткрытый рот – Шура резко развернулась, испуганно посмотрела на мужа.

– Ты осталась с ним вдвоём, не зная ничего о нём, – пропел он тихо.

Шура оказалась зажата вплотную между телом Игната и столешницей. Смотрела в глаза, не моргая, окутывая дурманом, отравляя острым желанием.

– Всё происходит будто в страшном сне, и находиться здесь опасно мне… – вдруг подпела она вполголоса, от чего у Игната сорвало стоп-кран.

Одним движением он обхватил тонкую талию, прижал к себе, другим обхватил затылок, давая понять, что вырваться не получится, не в этот раз. Тут же накрыл губы губами, сразу завоёвывая пространство, навязывая агрессивные поступательные движения, не позволяя отстраниться, увернуться, отказаться от ответа.

Шура отвечала, не так, как нужно было оголодавшей мужской натуре Игната, но отвечала, и этого было достаточно, чтобы окончательно сойти с ума. Подхватить на руки, быстро добраться в спальню, там опустить на кровать, прервав поцелуй лишь на пару секунд, чтобы позволить Шуре перевести дыхание, и тут же продолжить начатое на кухне.

Где-то на уровне рефлексов Игнат вспомнил, что Шура напрягалась всякий раз, когда оказывалась под ним, зажатая в горизонтальном положении. Он сразу перекатил её на себя, удержал, продолжил целовать, тем временем ныряя руками под лёгкую ткань платья, ощущая шелковистую, горячую кожу – невероятно, божественно, за гранью привычного удовольствия.

Шура заёрзала, вцепилась в плечи Игната, впивая ногти, начала отвечать более страстно, почти отчаянно, хаотично. Он быстро перевернул девичью фигуру на бок, верно истолковав происходящее. Несколько движений, налившаяся слезами зелень глаз, напрягшееся в ожидании тело и несдержанный, наполовину испуганный вскрик стал наградой за сообразительность.

Шура всё ещё мелко дрожала, когда спрятала лицо в ладонях, кажется, не дыша то ли от страха, то ли от стыда.

– Шура? – Игнат подтянул на себя испуганного ежа, подул на торчащие, взопревшие завитки волос у лба и висков. – «Брак у всех да будет честен и ложе непорочно; блудников же и прелюбодеев судит Бог». Понимаешь, что это значит?

– Что в браке нет блуда, – вздохнув, ответила Шура, отвела руки от лица, приподнялась, посмотрела в упор на Игната, спросила: – Откуда ты знаешь послание Апостола Павла?

– «И утешайся женою юности твоей, любезною ланью и прекрасною серною: груди её да упоявают тебя во всякое время, любовью её услаждайся постоянно», – добавил, то что вспомнил из книга притчей Соломоновых Игнат и, наконец, пояснил, откуда засели цитаты в его мозгу: – Твоя свекровь – профессор кафедры Истории Церкви, в детстве я много времени проводил у неё на работе.

– А-а-а-а, – протянула Шура.

– Обращайся, – подмигнул Игнат через силу.

Беседа – это, конечно, прекрасно, но мысли Игната блуждали вокруг «утешения юною женою», тогда как жена резко вскочила и понеслась прочь из спальни, на ходу одёргивая подол. Пришлось встать, последовать за Шурой на кухню, где клубился дым и отвратительно воняло гарью.

– Я курицу сожгла, – пискнула Шура, подлетая к плите.

– Значит, пойдём в ресторан, – ответил Игнат, распахивая настежь окна в кухне.

Глава 17

Шура быстро пьянела. Единственный Апероль остался недопитым, а девочка пьяненько вздыхала и изредка хихикала. Игнат мог только улыбаться в ответ, задаваясь вопросом, зачем ему понадобилась жена, тем более вот такая – похожая на хмельного ежа.

Ах, да, карьерный рост, репутация, семейные установки, прочно впитавшиеся с молоком матери – жена должна быть единоверкой. Наслаждайся, Калугин! Говорят, молодую жену можно воспитать под себя, внушить, что твоё внутреннее дерьмо на самом деле пряник. Займись делом: преврати ежа в шальную императрицу.

И всё-таки он хорошо провёл время. Ужинали – для этого Игнат выбрал камерный ресторанчик рядом с домом, – потом гуляли. Ночь стояла тёплая, наверняка тёмная, с по-осеннему низким звёздным небом, но сверкающая иллюминация засвечивала натуральные краски, насыщая город яркими, как ночная жизнь, цветами.

Шура разглядывала витрины, прохожих, рекламу, уличных актёров, музыкантов, художников с нескрываемым детским интересом. Игнат ругал себя за то, что до сегодняшнего дня не сообразил показать жене ночной город, да и вообще город не показывал.

Ведь сам Калугин, родившийся, проживший почти всё время здесь, возвращаясь из долгих командировок, где зачастую видел лишь грязь, песок, бесконечную пыль, всегда спешил прикоснуться к сверкающим огням цивилизации, почувствоваться себя живым, частью огромного, спешащего куда-то муравейника.