Назым Хикмет

Час ночи. Мы не гасим огня.
Рядом со мной жена.
Она беременна. Это
                              пятый месяц, знаем я и она.
Но мне все еще не верится,
                                         и вот
                                         я кладу руку на ее живот,
И слушаю, как ребенок шевелится и шевелится.
Листок на ветви деревца,
рыба в струе ручья,
ребенок во чреве.
Мой ребенок!..
Час ночи, мы не гасили огня.
Я прислушиваюсь.
                          Может, через минуту,
а может, под утро они выберут миг,
                             ворвутся в мой дом и уведут меня
в храброй компании моих книг.
И в кругу полицейских, готовых ринуться,
все-таки я повернусь и увижу с дороги,
как колышется платье ее и лицо ее светится.
И как в ее животе, тяжелом от материнства,
мой ребенок шевелится и шевелится...

Они назовут его Мемедом. Светящимся шаром весом в три кило он будет лежать в голубых пеленках. А на другом конце земли шестнадцать тысяч мемедов, одетых в униформу, вместе с американцами будут убивать корейских детей. Когда Мемеду не исполнится еще трех месяцев, его отца вызовут в казармы Селимие, признают здоровым - при его-то сердце - и потребуют, чтоб он явился с котелком и вещами для прохождения действительной службы. Не будут приняты во внимание ни то, что он окончил военно-морское училище, ни двенадцать лет его тюремной «службы». Это могло означать лишь одно:. его отправят куда-нибудь в глушь и там расправятся - предлог выдумать легко, - на сей раз без всякого суда.

Прекрасным июньским утром он простится на пороге с Мюневвер - если б не Мемед, она пошла бы за ним, - простится, чтобы встретиться через десять лет...

...Если б он мог знать об этом - о двенадцати месяцах жизни и десяти годах разлуки с нею, с его самой большой любовью, с будущей матерью его сына, он, наверное, снова оттолкнул бы ее. Но сейчас он стоял и смотрел на нее, просто смотрел и не мог наглядеться, не мог вымолвить ни слова.

Она уехала в Стамбул, чтобы вскоре вернуться. И тогда пришли слова:

Добро пожаловать, госпожа моя, добро пожаловать!
Ты устала, наверное.
Как вымыть мне твои ноженьки?
Нет у меня ни розовой воды, ни серебряного таза.
Тебя мучит жажда, наверное.
Нет у меня шербета со льдом, чтоб тебя угостить.
Ты проголодалась, наверное.
Не могу накрыть тебе стол белой скатертью.
Как отечество наше, бедна и в плену моя камера.
Добро пожаловать, госпожа моя, добро пожаловать.
Ты ступила -
                    и столетний бетон превратился в зеленый луг.
Улыбнулась -
                   и розы расцвели на решетках.
Ты заплакала -
                    и жемчуга покатились в ладони мои.
И богата, как сердце мое, как свобода светла моя камера.
Добро пожаловать, госпожа моя, добро пожаловать!

И, слушая, как он говорил эти слова Мюневвер, плакали заключенные, плакали надзиратели.

Он не ошибся, веруя в любовь, как в самую могучую силу на земле. Мюневвер стала его женой. Половину времени жила в Бурсе, стирала белье, носила передачи, а остальное время в Стамбуле с Ренан, дочерью от первого брака. И ее любовь раздула в яркое пламя едва теплившийся в нем, колеблющийся огонек новой нарождающейся души...