Назым Хикмет

Вот глядите, глаза мои, на мастерство Балабана.
Вот мы в месяце мае на ранней заре.
Вот вам свет — мудрый, храбрый, чистый, живой, беспощадный.
Вот вам облако — словно пласты творога.
Вот вам горы — прохладные, голубые.
Вот лисицы вышли на утреннюю прогулку,
на длинных хвостах сиянье, на острых носах тревога.
Вот глядите, глаза мои, — брюхо поджато, шерсть дыбом, пасть красная, —
волк на вершине горы одинокий.
Ты когда-нибудь ощущал в себе ярость голодного волка ранним утром?
……………………………………………………
Вот луга, — эй, смелей, мои ноги босые, войдите в луга!
Нюхай, нюхай, мой нос, — это мята, а это чабрец.
Мои слюни, теките! Вот мальва и конский щавель.
Мои руки, руки мои, мните, трогайте, гладьте, растирайте в горсти!
Вот они: молоко моей матери, тело жены, смех ребенка, распаханная земля.
Вот глядите, мои глаза, вот человек.
Он хозяин этих гор и лесов, этих птиц и зверей.
Вот лапти его, вот заплаты на шароварах, вот соха.
Вот быки его с вечными страшными ямами на боках…

Слухи об амнистии подтвердились. Правящая партия перед тем, как пойти на выборы, хотела приобрести хоть какой-нибудь капитал.

Мюневвер уехала в Стамбул. Надо было сделать все, чтобы надежда стала действительностью.

Назым писал письмо Вале Нуреддину. Он больше на него не сердился — годы и тюрьмы сделали его мудрей и терпимей. Валя не был врагом. Напротив, в последние годы старался чем мог помочь. А если он не выдержал, сдался, что же, каждый делает столько, сколько у него сил. Требовать, чтобы всякий был способен взойти на костер за свои убеждения, — по меньшей мере бесчеловечно. Нет, он не злился больше на Валю за то, что тот не Джордано Бруно. Но как печальна бывает порой мудрость!..

Он писал:

«Сегодня суббота, благословенное восемнадцатое число благословенного марта месяца 1950 года. В следующий понедельник, а может, во вторник или в среду все решится. Как говорят в деревне, будет ясно — с хвостом теленок или без. Мы увидим в зеркале судьбы, какого цвета у нас борода — черная или белая. Насчет цвета моей бороды я не слишком оптимистичен, но и не слишком пессимистичен. Давай, однако, считать, что я выйду. Слушайте меня хорошенько: каждый вечер в десять часов анкарское радио передает «Час меджлиса». Как только получите это письмо, слушайте, пожалуйста, каждый вечер в десять часов эту передачу. Если закон будет принят, вы узнаете о нем черев четыре часа после принятия…»

По сообщениям газет, проект был обсужден в законодательной комиссии и со дня на день должен быть передан на утверждение меджлису. Дни текли, все меньше оставалось до конца сессии, атмосфера в тюрьме, во всех тюрьмах страны насыщалась электричеством.

Особенно тяжелы были ночи. Камеры закрывались в девять. И ждать новостей приходилось до утра. Три недели продолжалась эта пытка надеждой.

Настала последняя ночь. Никто в тюрьме не сомкнул глаз. И когда распахнулись двери камер, им сообщили черную весть: меджлис, так и не приняв закона об амнистии, закончил свои заседания…