nD^x мiра

Он зажмурился и резко открыл глаза. В голове будто бы взорвалось две-три гранаты. Его повело, как при контузии, затошнило невыносимо, но Кай сдержался. Все, чему его когда-то учил Бобр, Кай помнил, а в этой яме память работала превосходно. Бобр учил и тому, что делать при допросах, как следует напрягать мышцы, когда тебя вяжут, как следует расслабляться перед ударом шланга с мокрым песком или когда бьют током. Еще мальчиком, ему было всего пятнадцать лет, Кай не понимал, зачем этот грозный дядька, его учитель и лучший друг, пугает его, учит тому, что уготовано врагам. Но он же не враг!

Тошноту следовало сдерживать, воды в яме давали мало, можно было и от обезвоживания помереть. Из удобств в яме вместо ведра, которое и не собирался никто выносить, была яма поменьше, куда следовало отправлять все, чем заполнено нутро врага и предателя. Когда Кай очнулся после допроса, длившегося, как ему показалось, больше суток, то чуть не угодил в нее. Провалиться не провалишься, размер был относительно небольшой, слишком широкое очко, чтобы было удобно, но все равно неприятно и мерзко. К вони он привык быстро, живя с сотнями людей в одном жилом отсеке с детства привыкаешь отключать обоняние, когда вонь становится невыносимой.

Кай попытался вспомнить, что от него хотели, какие вопросы задавали, и что он отвечал. Тело отозвалось десятком огненных точек боли, от которой перехватило дыхание. Боль вернулась, как только он стал думать. В этом не было никакого смысла, одно он знал точно – Машу не арестовали. Возможно, ее допрашивали, но точно не арестовали. Это ему шепнул конвоир, разжалованный разведчик, все же разведчики и волонтеры одна семья, все братья и сестры. Конвоир спустил в яму грязную бутыль с водой, когда офицеры внутренней безопасности ушли, плюнув вниз в последний раз. Кай не слышал их ругательств, оскорбления его не трогали. Тело готовилось к долгому тяжелому сну, вздрагивая от пульсирующей боли и требуя пить. В кармане грязных от крови и мочи штанов завалялись раздавленные тараканы, но одна мысль о еде вызывала в Кае приступ рвоты, и он не думал об этом. Свернувшись калачиком возле очка, больше места не было, попади сюда Болт, ему пришлось бы гораздо хуже, Кай засыпал, представляя себе Машу, смеющуюся, со счастливыми зелеными глазами с чистыми сапфировыми огоньками, темневшими до прозрачной морской бирюзы, когда она подолгу смотрела ему в глаза. Она снова сидела у него на коленях, гладила его лицо и целовала. И с каждым поцелуем боль отступала, становилась неважной. Она напевала детскую песенку, а Кай все хотел сказать, что они отобрали у него ее подарок, что особист сорвал с его шеи заветный камень, порвал цепочку и втоптал каблуком в земляной пол. Маша каждый раз закрывала ему рот пальцами или поцелуем, улыбалась, мотала головой, не желая ничего слушать. И он успокоился, пелена боли прошлась горячим одеялом по нервам, и он отключился.

Зал погрузился в глубокую тьму, из-под пола поднималась тяжелая гнетущая музыка, способная басами, переходящими на инфразвук, доводить до истеричной тревоги самого стойкого неверующего. Зал дружно вздохнул и охнул, когда на экране замелькали фотографии изможденных болезнью людей, перемешанных с треском и запахом ненасытной печи. Откуда поддавали эту вонь никто и не задумывался, в этом убежище для политпросвета был выделен целый цех, оборудованный под интерактивный зал с технологиями дополненной реальности постиндустриальной эры, отлично работавшими в подземелье. Изоляция от мира рождала страхи, заблуждения и веру, поэтому каждый звук, каждый кадр, каждый мимолетный вкус горелого мяса или гнилья на губах доводили людей до звериного экстаза, часто оканчивавшегося религиозно-сексуальным катарсисом. После особо успешных собраний политрук мог забрать в свою комнату любую девушку или кого-то другого, по желанию. Жители подземелья и сами, изнывая от ненависти, праведного гнева и рвущего плоть желания, уходили в жилые отсеки, зашторивались, как получалось, и совокуплялись до крика, до боли радости. Это убежище по праву носило почетное звание «Ковчега».

Плакали все, и мужчины, и женщины. Дети тоже были здесь, хмурые и серьезные, лучше взрослых отыгрывающие роль непоколебимого и непобедимого воина. Кадры уже стали повторяться в хаотичном порядке, но этого никто не заметил. Над залом гремел голос политрука, подсвеченный музыкой и прожектором темно-синего света. Лица политрука не было видно, только его беснующуюся на пьедестале фигуру.

– На нас совершили подлое нападение! Наши враги не пожалели наших детей, в очередной раз доказав, что они и есть дьявольское отродье, рожденное от семени Сатаны! – голос политрука переходил от тусклого баритона к истеричному фальцету, будто бы кто-то на последней фразе сжимал тисками его яйца. – И враг среди нас! Нас предали! Растоптали нашу веру! Нас хотят уничтожить!