Не ангел

Отец Джаго служил клерком в страховой конторе и больше всего на свете хотел, чтобы сын получил образование. Джаго платили стипендию в пансионе, и учился он очень хорошо, были даже разговоры о его дальнейшем обучении в колледже, готовящем преподавателей. Но тут умер отец. В четырнадцать лет Джаго был уже достаточно взрослым, чтобы зарабатывать на жизнь и содержать пятерых младших братьев и сестер. Самым простым выходом казался физический труд, и Джаго поступил в строительную бригаду, покрывавшую крыши новых домов в Лондоне. Дела пошли успешно, и в свои шестнадцать лет Джаго приносил в дом заработок, который составлял половину семейного дохода. Постепенно он без особых переживаний отбросил мечты о другой жизни. Но что Джаго так и не смог отбросить — это сознание несправедливости, которая делала жизнь таковой, сознание того, что вдова человека, который всю жизнь работал, как его отец, на благо большой компании, осталась после его смерти без средств к существованию и оказалась брошена на произвол судьбы. И еще одна несправедливость мучила Джаго: что владельцы крупных компаний получали колоссальные доходы, с которых практически не отчисляли налогов, что жили они в роскоши своих особняков, сытые и прекрасно одетые, наслаждаясь всеми благами жизни, в то время как те, кто тяжелым трудом сколачивал им эти состояния, прозябали на грани нищеты.

Джаго воспитывался отцом, застенчивым человеком, готовым смириться с подобным положением вещей как с непреложным фактом. Но, взрослея, Джаго стал озадачиваться, а потом и возмущаться таким положением вещей. Он примкнул к профсоюзному движению, вступил в лейбористскую партию, вознамерившись изменить мир. Случалось, он даже выступал на митингах и уже почти начал вести активную политическую жизнь — хотя бы на местном, муниципальном уровне, — когда встретил и полюбил свою Энни. Чувство ответственности и перспектива отцовства несколько сдержали столь решительные прежде намерения. Теперь Джаго, как и его отцу прежде, нужна была работа и стабильный доход, для идеализма места уже не оставалось. Горе и одиночество в какой-то мере возродили эту потребность, но былой вкус к борьбе он потерял. Когда Джаго встретил ММ, социализм для него был уже скорее интересной идеей, чем руководством к действию.

— Эти педерасты все равно выиграют, что бы ты ни делал, — неоднократно говорил он ММ, — а на то, что ты все-таки сделаешь, наложат лапу и извлекут из этого выгоду.

Хотя Джаго был неглуп, никакой тяги к самосовершенствованию он не испытывал. Жизнь и так слишком коротка, говорил он, учиться нужно в детстве, а в зрелом возрасте надо жить. Джаго читал газеты, следил за политикой и распространением социалистических идей, но придерживался при этом собственного пути.

— Даже не пытайся заставить меня смотреть Шекспира и читать Диккенса, — сказал он ММ, — я уж лучше чем-нибудь другим займусь. После долгого дня на холоде хочется расслабиться, а не слушать проповеди.

ММ возразила, что уж Диккенса-то никак нельзя назвать проповедником, ведь он придерживался взглядов тех социальных слоев, которым, она уверена, сочувствует и Джаго. Но Джаго ответил ей: все, что он припоминает из Диккенса, — это какая-то белиберда о пацане, которого отправили в работный дом и он стал карманником, а потом счастливо воссоединился со своим родовитым семейством.

— Такого не может быть, Мэг, — он звал ее Мэг — говорил, что придумал это имя специально для нее, поскольку ММ не подходит для такой женщины, как она. — Не бывает так в жизни, и ты знаешь об этом не хуже меня.

Джаго страстно увлекался географией, грезил о других странах, иных народах, и на их первое совместное Рождество ММ подарила ему подписку на журнал «Нешнл географик». Жадно проглатывая каждый новый номер, Джаго заваливал ММ информацией о далеких африканских племенах, эскимосах, китайцах и их удивительной древней цивилизации. Он мечтал в один прекрасный день отправиться в путешествие, пусть даже просто по Европе. И ММ пообещала ему, что они совершат его вместе. Раньше, путешествуя с отцом, она побывала в Риме, Флоренции и Париже и вспоминала об этом времени как о самом лучшем в своей жизни.

Чем больше ММ узнавала Джаго, тем больше он ей нравился, и даже его грубоватость и бестактность в значительной степени были результатом его безупречной честности, которая напоминала ММ ее собственную. Разница заключалась лишь в том, что ММ чаще помалкивала и не выбалтывала кому попало свои мысли.

Джаго никогда не говорил ММ о своей любви, но уверял, что быть с нею для него отраднее всего. «Кроме Энни, конечно».

— Конечно, — подавляя обиду, соглашалась ММ.

Тогда Джаго объяснял ей, что с Энни все было совсем иначе и ММ не должна об этом думать.

— Во-первых, она была очень молода, — говорил он, — и это я рассказывал ей обо всем, а не наоборот.