Не блуди

"Вот чертова низина… хотя нет, как бишь мамка называла эту низину? Б-б-б…Ба-, би-, бу-… Ну, к черту это! И дорога вроде имеется, значит иду в верном направлении. Но какого лешего я все еще не вышел?" – Иван почему-то говорил шепотом. А через некоторое время до него дошло почему: вокруг него стояла ватная тишина (на каком-то подсознательном уровне он уже услышал эту тишину и, следуя негласному правилу, начал шептать, дабы не разбудить… кого-то? или что-то?). Ни пения птиц, которое он слышал раньше, ни шелеста листьев деревьев по обе стороны дороги, ни гомона насекомых – ничего. Он даже сбежал к обочине, посмотрел – деревья на месте, но ветки стоят, не шелохнутся. Но что поразительно, он изучил землю под деревьями и взаправду не обнаружил ни одного насекомого. Мурашки невидимой волной пробежали по его коже, а потом еще и еще раз. Он стал рыть землю руками – ничего: ни жука, ни червяка. Он нашел осиное гнездо и чрезвычайно осторожно потыкал в него палкой, но также безрезультатно. А потом, отбросив палку, повинуясь какому-то абсурдному желанию, он подошел и заглянул в его черную сердцевину, а сердце бешено стучало о его костяной корсет, словно узник, почуявший свой шанс. Результат был такой же неутешительный. Увидеть птиц или других животных в таком тумане не представлялось возможным, так что Иван недолго раздумывал о том, чтобы проверить, так ли это на самом деле. Он принял, как данность, судя по отсутствию звуков, что они таким же образом, как и букашки, исчезли или попрятались неведомо куда. А какая-то старая бабка-ведунья, что обитала в его теле, прокаркала: "Ты и сам знаешь, что не нашел бы их…ха-ха-ха". От этого смеха его передернуло, и он тревожно осмотрелся в бесполезной попытке узреть что-либо в этаком тумане.

Не отдавая себе отчета, он закричал: "Я здесь! Э-э-э-э-э-э-й! Откликнитесь, я заплутал тут в тумане! Э-э-э-э-э-э-й! Лю-ю-ю-ди! Есть кто живой?"

И тут от сказанной им самим фразы его пробрал лютый февральский мороз, и он затрясся. Иван обратил очи горе и стал шептать дрожащими губами молитву Всевышнему.

"Боже всемилостивый, прости меня грешного, знаю – грешен, грешен я, но позволь рабу твоему исправиться, встать на путь праведный, я обещаю тебе", – тут он яростно перекрестился, оставив царапину указательным пальцем у себя на лбу (так сильно тряслась его рука). "Если ты меня проучить вздумал, то правильно, поделом мне окаянному. Ты, наверное, из-за Ленки осерчал, мол к ней езжу, ублажаю ее, а о жене своей, с которой венчались пред ликом твоим, позабыл. Нет, отче, не позабыл, вот теперь твоему уроку вняв, брошу Ленку к дьяволу", – и он сердечно сплюнул (его трясло уже значительно меньше), – "буду со своей супругой Зинаидой век доживать и на сторону, клянусь, клянусь, не буду даже смотреть, деток с ней нарожаем много, в церковь их водить будем, а об этом… уроке, только я да ты будем знать. Не бросай раба твоего на погибель".

После этого Иван прочитал "Отче наш" и "Богородицу" по три раза. И в конце молитв, уже взяв под контроль свое тело, не содрогался. Он оторвал опущенные в процессе молитвы глаза от земли (такой безмятежной и спокойной, без кишащих в ней и по ней насекомых) и уставился вверх. До него вдруг дошло, что стало смеркаться. Но окрыленный молитвой, он как-то не сильно опечалился, верил, что Бог выведет его из тумана… А меж тем Иван решил подкрепиться и достал из-за пазухи лепешку. Отряхнул, как получилось, руки от земли, в которой он копошился недавно, и с удовольствием сжевал ее всухомятку. Вода уплыла вместе с его Хряпой, которая тоже как в воду канула.

Наетый и умиротворенный молитвой, Иван продолжил путь по дороге, а солнце меж тем должно было скоро скрыться, о чем говорил сумрак, сгущавшийся вокруг.

"Ну, конечно, Бог проучил меня – разгильдяя. Он же милосерд, не будет измываться над своим слугой, к тому же покаявшимся. Нам батюшка всегда говорил, что Бог все прощает тем, кто кается. Да, вот…" – Иван больно ударился пальцами правой ноги и упал на что-то твердое. Усевшись на корточки, осмотрелся и понял, что это деревянный, поваленный крест.

"Чёй-то крест посредь дороги делает?" – прошептал он в никуда.

А меж тем ему парадоксальным образом припомнилось, как он в детстве (мать с улыбкой рассказывала) пошел на кладбище, и пока они поминали его деда, вдруг подошел и сказал, серьезно нахмурив брови: "Мам, мне вон тот крест понравился," – и указал пальчиком в сторону, – "когда я умру, я хочу такой же. И похороните меня вон тама, возле речки, у камушка, там журчит приятно…" Ивана передернуло от этого воспоминания.