Не бойся Адама

Говорить о тишине в доме было нельзя, ибо она постоянно нарушалась беготней детей и звяканьем переставляемых ведер, но для Жюльетты следующие несколько минут прошли под знаком смущения, неподвижности и молчания. Женщина напряженно вглядывалась в ее лицо. У нее были темные и блестящие глаза. Лицо, насколько позволяли разглядеть сумерки, казалось помятым, но сохраняющим юношескую свежесть. Жюльетта всматривалась в черты измученной женщины, которая, надо думать, приходилась матерью всей этой ораве детей, и с изумлением понимала, что та молода.

В какой-то момент, когда взгляд женщины проник в самую глубину существа Жюльетты, та откинулась на табурете и улыбнулась. Она взяла руки Жюльетты в свои, холодные и шершавые. В углу комнаты коптила печечка, на которой молодая девушка кипятила воду. По знаку женщины она принесла обеим по пластиковому стаканчику, наполненному обжигающей жидкостью, которая здесь считалась чаем. Жюльетта обхватила его ладонями, согревая руки. Женщина подняла свой стаканчик, словно желая чокнуться, и глухим голосом назвала свое имя: Кармен. Жюльетта тоже представилась, и они рассмеялись. Потом, после объяснений, произнесенных категорическим тоном по-португальски, женщина заставила назвать свое имя каждого из присутствующих. Дети исполнили требование, смеясь. Они спрыгивали на пол, приветствовали Жюльетту и забирались обратно. Лохмотья, которые заменяли им одежду, были омерзительно грязными, но глазенки детей светились такой непосредственной радостью, что в голову не приходило и мысли о нищете.

Жюльетта и представить себе не могла, что их так много, и решила, что некоторые повторяли представление на бис. Приглядевшись внимательнее, она убедилась, что это не так. В комнате находилось по крайней мере с дюжину ребятишек. Возможно, что кроме братьев и сестер среди них были приятели или сироты. Жюльетта не поняла ни слова из того, что они пытались ей втолковать.

Она еще больше удивилась, сообразив, что в комнате есть еще и подростки, и взрослые. Они выходили из тени и поочередно приветствовали ее. Жюльетта заметила даже костлявую руку какого-то старика, который был уже не в силах подняться с постели.

Это была семья Кармен. Когда процедура знакомства завершилась, она с удовлетворенным видом отступила назад, окинув исполненным гордости взглядом всех своих близких.

Снова воцарилось молчание. Оно стало даже еще более давящим, ибо дождь прекратился, а с ним и журчание воды, стекавшей из прорех в крыше. Кое-кто из ребятишек уже заснул. Их шепот становился все менее слышным. Чай был выпит. Кармен уставилась куда-то в пустоту. Жюльетта понемногу пришла в себя и стала думать о своем положении и Хэрроу, который наверняка уже лихорадочно ее ищет. Вдруг Жюльетта услышала перебор гитарных струн. Это был Шико, которого Кармен сжала в своих объятиях, когда он знакомился с Жюльеттой, любимец Шико, двадцатилетний широкоплечий парень с носом индейца. Он склонился над своей гитарой, видавшим виды инструментом, который, как и Кармен, хоть и изрядно потрепанный жизнью, не мог отказаться от музыки. Юноша едва тронул гитару, как зазвучала необыкновенно изящная мелодия, старый европейский менуэт, пропитанный африканскими ритмами, льющимися с четырех струн древнего индейского изобретения.

Жюльетта замерла. Все мысли вылетели у нее из головы. Внутри она ощущала лишь нечто, напоминающее порез от бритвы. Мелодия гитары словно размыла тщательно выстроенные плотины и освободила все самое хрупкое, нежное и тщательно оберегаемое в ее существе. Жюльетте стало невыносимо грустно при мысли о несправедливостях и одиночестве, выпавших на ее долю в детстве. Это было зло, но сейчас судьба дарила ей лекарство, действие которого она еще никогда не испытывала. В зловонной сырости этой лачуги легкие пальцы Шико и бесконечное терпение Кармен подарили ей чувство принадлежности к семье, вот этой самой семье и всей семье человеческой.

Рыдая, она упала в объятия Кармен.

Самолет, на который Поль и Керри сели в Женеве, делал посадку в Лиссабоне и прибывал в Бразилию после полудня. В полете они не спали, но, погруженные каждый в свои мысли, не обменялись почти ни одним словом.

Поль был прекрасно знаком с ощущением, возникавшим на этой фазе любой операции. Когда положение становилось опасным, а развязка приближалась, напряжение странным образом спадало. Они вели себя сейчас как лошадь, которая чувствует приближение смерти и больше не реагирует на удары хлыста. Мысль о том, что все вот-вот завершится, вытесняла все остальные.

Поль заметил, как Керри, делая вид, что разбирает бумажник, вглядывается в фотографии детей. Сам он подумал о клинике и о том, что будет делать после возвращения. Нормальная жизнь манила его к себе словно весна, прихода которой ждешь и все никак не можешь дождаться.