Не бойся друзей. Том 1. Викторианские забавы «Хантер-клуба»

Уваров, хорошо знавший историю, с большим интересом и вниманием рассматривал линейный крейсер, сыгравший столь большую роль в истории всех трёх (что очень интересно само по себе!) известных ему параллельных миров.

Приходилось слышать мнение, что если бы англичане не пропустили «Гебен» с «Бреслау» в турецкие проливы в августе четырнадцатого года, не случилось бы вообще ничего последующего. Ни завершившейся несколькими революциями четырёхлетней Мировой войны, ни катастрофы распада четырёх Великих Империй[121]. Естественно, и возникновения сразу трёх «исторических развилок».

Скорее всего, вышло бы так, как планировали абсолютно все тогдашние стратеги и политики. Короткая европейская война до «осеннего листопада». А вот английские адмиралы осуществили свой план, не тронув немцев своими линейными крейсерами, и получили то, что получили, причём, что самое несправедливое, не они лично, а миллионов тридцать невинно пострадавших солдат и мирных жителей[122].

На набережной их уже ждали три роскошных ландо-кабриолета «Чайка», для покупки которых иностранные монархи, главы государств и просто очень богатые эстеты записывались за год и более. Слишком хороша была машина – стосорокасильный многотопливный двигатель, хоть сырой нефтью, хоть керосином и любым бензином заправляй, приёмистый и удобный в обслуживании, коробка скоростей с синхронизаторами, простые и надёжные тормоза, гарантия безремонтного пробега в сто тысяч километров!

Уваров, Катранджи, Басманов и Кристина разместились в средней «Чайке», девушки по двое, плюс по два офицера в качестве гидов и охранников (что «валькирий» слегка развеселило), в первой и третьей. В сопровождении ещё двух не бросающихся в глаза броневиков охраны делегация тронулась в путь.

Вначале кортеж часа полтора покружил по городу, и гости непосредственно, с расстояния вытянутой руки, увидели, во что превратился Царьград-Константинополь, бывший Второй Рим, после пятисот лет турецкого владычества вновь возвращённый в лоно православной цивилизации. Сравнивать то, что было ещё в двадцатом году, с тем, что получилось сейчас, никто, кроме Басманова, само собой, не мог. Да и Катранджи, хорошо знавший этот город полувеком позже, ничего не узнавал, кроме общей топографии и наиболее приметных из уцелевших архитектурных памятников. Ибрагим испытывал сейчас сложные чувства.

То, что город стремительно русифицировался, судя по вывескам, рекламам, преобладающему на улицах языку и общей атмосфере, разумеется, раздражало и ущемляло его «гонор». Но при этом он был человеком широких взглядов и «гражданином мира», потому и размышлял «без гнева и пристрастия». Для умного, непредвзятого человека такой «Царьград» ничуть не хуже вестернизированного в другой реальности Стамбула. Скорее всего – лучше. Русское присутствие не так бьёт по глазам и чувствам, как американское.

Гости, свободные от воспоминаний и ассоциаций, просто смотрели, постепенно убеждаясь, что прошлое существует не только в качестве картинок в книгах и на плёнках старых кинохроник, но и наяву. Здесь и сейчас. Всё вокруг абсолютно подлинно, люди на тротуарах и бульварах живые и настоящие. Попробуй Настя, Марина, Маша, глядя через борт открытой машины, представить, что на самом деле их нет, а то и вообще никогда не было! Вот этих молодых мужчин разных национальностей, распивающих кофе, пиво, вино и арак за столиками под полосатыми зонтами на бульваре, где всего пять лет назад Новиков с Шульгиным встретили капитана Басманова, лишённого надежд, проигравшего все свои войны, голодного, потерявшего Родину и пресловутый «смысл жизни». Вся разница, что тот капитан Басманов оставался человеком, не готовым продать греку даже сапоги «за чечевичную похлёбку», будучи голодным никак не меньше, чем Исав. Не говоря об офицерской совести. Потому и не пришлось ему на Елисейских полях ботинки всякой сволочи чистить!

«Всего пять лет! Только-то!» – невольно подумал полковник, краем глаза увидев знакомую, историческую для него скамейку под кроной гигантского платана. Теми же словами подумал, что тогда – о времени, прошедшем после «царского»[123] выпуска из училища и до крушения всего привычного мира и его собственного превращения в жалкого, никому не нужного эвакуанта[124]. Проще говоря – беженца.

Завершив экскурсию, кортеж без остановок отправился к историческому, по-своему, месту. На обрывистом берегу моря, вдали от городских строений располагался ресторан, без затей названный «Византия».