Не бойся друзей. Том 1. Викторианские забавы «Хантер-клуба»

— Вроде как в Спарте? — спросил Уваров.

— Кое-чем похоже. Но любая аналогия вредна и опасна, если на её базе делать выводы о текущем моменте. Спарта — уж очень далеко. Израиль, третий раз повторяю, гораздо ближе. Все, кто собрался в Югороссии, кто за неё воевал, кто её сейчас строит — братья, друзья, единомышленники, однополчане. Остальные, а также и весь окружающий мир — враги. Принципиальные или, точнее сказать, инстинктивные. Со скорпионом ведь у нас нет «принципиальных» разногласий, но кусает, бывает и насмерть, при любом подходящем для него случае.

— Спасибо, утешили. Значит, в вашей «тихой заводи» опасаться нужно всех?

— Странный вывод, — стряхивая пепел с папиросы за откос стены, удивился Басманов. — Совсем наоборот. Ты, особенно если будешь в военной форме, и твои девушки — на подсознательном уровне будете восприниматься большинством окружающих как свои. Ну, а меньшинством — естественно, наоборот. Но это всё я о коренной России говорил. Здесь, в Царьграде, немножко по-другому. И население до крайности пёстрое, и психология, что ни говори, — восточная. Правда, турок здесь не так много осталось, русских тысяч сто сюда уже перебралось, греков много, армян, евреи из бывшей черты осёдлости массами хлынули. От ножа в спину в закоулках Галаты я тебе гарантий не дам. Тут уж — каждый за себя. Но в целом жить можно, не хуже, чем в Ташкенте вскоре после присоединения…

— От ножа как-нибудь уберегусь, — ответил Валерий, — если вообще по тем закоулкам ходить придётся. Мы тут не для этого. Мне Тарханов сказал — на друзей там, где окажешься, можешь положиться…

— Конечно, можешь. Во всех отношениях. Однако… — в голосе полковника Валерий услышал знакомые нотки училищных наставников. — Мы с тобой всегда, от присяги до могилы — на переднем крае. Кому доверять спину и голову — нам решать. Откуда враг может ударить — тоже нам. Сколько сможем отличать первых от вторых, столько и жить будем.

Ценное замечание и хорошо сформулированное.

— Вы, Михаил Фёдорович, быстро эту науку постигли?

— Раньше, чем в землю лёг. Ты в каком возрасте на первую войну попал?

— В двадцать два, сразу после училища, — ответил Уваров.

— Я в двадцать один. Так у тебя какая война была? За первые полгода службы в твоём полку, бригаде, что там было — сколько убитых?

Уваров задумался, начал прикидывать.

— Ну, насколько помню — человек тридцать, в бригаде. Правда, там в одном оазисе сразу кавалерийский взвод в спину перестреляли. Как раз предательство.

— Бывает, — потянул из портсигара очередную папиросу Басманов. — А под Берендеевкой сколько потерял? — словно прокурор на допросе, чуть поднажал он голосом.

— Под Берендеевкой — из роты почти сорок… Так вы ж сами видели, что там творилось.

— Да что ты оправдываешься, что ты оправдываешься, — вспылил полковник. — А вот на том пятачке, где я свои первые бои принял, за неделю шесть тысяч убитых, пятьдесят тысяч раненых. В начале Мировой войны в основном шрапнелями стреляли, и на предельных дистанциях на одного убитого два десятка легкораненых приходилось. Меня три раза шрапнельной пулей по голове и погонам задевало — и ничего, как видишь. Зато потом статистика своё взяла, — он скривил губы и сквозь зубы втянул воздух. — И убило вокруг меня, по самой грубой прикидке, только на дистанции прямого выстрела[119] тысяч сто человек, за те девяносто четыре года, что я на службе числюсь.

От услышанного Уварову стало настоящим образом не по себе. Очень трудно было себе представить, даже при его боевом опыте — девяносто четыре года войн, начиная с тёплого и солнечного лета девятьсот четырнадцатого и по сей день!

— Но я тут не один такой, — успокаивающим тоном продолжил Басманов. — Есть у нас капитан Ненадо, ты с ним наверняка в Берендеевке вместе выпивал, а потом он ещё и на Валгалле девушкам вашим помогал, так у него фронтовой стаж побольше моего. На сём заканчиваем, я голоса слышу, команда твоя идёт. В другой обстановке я с ними предпочёл бы встретиться, но, как один поэт не из твоей истории написал: «Времена не выбирают, в них живут и умирают».

Последние слова полковника прозвучали, как показалось Валерию, несколько двусмысленно.

— У нас, вообще-то, всё под контролем, — попытался успокоить его Басманов. — За исключением непредвиденных случаев, или, ещё точнее — предвидимых теоретически, но по месту и времени непредсказуемых. Вроде появления прямо здесь и сейчас над нашими головами дуггурской «медузы»…

Гидроплан приводнился на внешнем рейде и, подрабатывая двигателями, подошёл к причалу военно-морской базы, где, кроме нескольких эсминцев, возвышался у стенки недавно прошедший полную модернизацию «Гебен», свежеокрашенный в оливково-серые тона. Решением адмирала Колчака ему было оставлено исходное название (в турецком флоте он именовался «Явуз Султан Селим»), как бы в назидание потомкам и врагам. Примерно так, как город Баталпашинск[120] был назван «в честь» разгромленного в этом месте, никому по иному поводу не известного Батала-паши.