Не бойся глубины

Ане никогда не надоедало вдыхать запах пудры и грима, бродить среди пыльных коробок и шкафов, бесконечных рядов вешалок, рассматривать ослепительно красивые женские платья, расшитые золотом и серебром камзолы, яркие плащи, перья диковинных птиц, веера, шляпы, короны, бальные туфельки и лакированные ботфорты. Прозрачный газ и тяжелая парча, россыпи фальшивых бриллиантов, королевские мантии и пестрые цыганские юбки, темные монашеские сутаны и шелковые одеяния одалисок[2] и баядерок[3] казались атрибутами другого мира, о котором рассказывали арабские сказки или Шарль Перро.

Выходя из здания Мариинки, Аня словно покидала недра царской сокровищницы и попадала в совершенно иной мир – строгий, блеклый и немного скучный. Какой из этих двух миров настоящий, она не знала. Но мир театра нравился ей гораздо больше: он возбуждал и увлекал ее, тогда как другой – окружал холодом и совершенно чуждым ей «порядком». Театр был феерическим карнавалом, а обычная жизнь – серыми буднями.

Екатерина Абелевна жила в старом трехэтажном доме, в двухкомнатной квартире. Стены были сплошь увешаны фотографиями знаменитых певцов, танцовщиц и композиторов. В тусклые, томительные петербургские осени и зимы с каналов тянуло сыростью, и приходилось топить печи, которых было две – на кухне и в гостиной. Аня любила забираться с ногами на старинный диван и засыпать под бесконечные бабушкины истории о балеринах, певицах, музыкантах и их любовных похождениях.

Негромко гудела кафельная печь, дыша теплом и покоем. За окнами бесновался северный ветер, гнал по небу тучи, полные мокрого снега.

Аннушка дремала под заунывный шум непогоды, постепенно отдаляясь от голоса бабушки, от мягкого света зеленого абажура, который висел над столом, от черно-белых лиц на фотографиях, от гостиной в старом доме, – и медленно, плавно погружалась в сон. Ей снилась пиковая дама в образе графини Анны Федотовны, только не старой, а молодой и прекрасной, в бальном платье и атласных туфельках. Та весело смеялась и блестела глазами, а над верхней губой у нее была приклеена, по тогдашней моде, соблазнительная мушка. Красавица легко скользила по наборному паркету дворцовой залы и манила девочку за собой.

«Идем, Аннушка… Какой резон в простой и скучной жизни? С моей тайной не видать тебе покоя вовеки! Я тебе расскажу о странной силе…»

На этом месте, раз за разом, сон обрывался.

Аня продолжала ходить с бабушкой в театр. Она слушала «Пиковую даму» десятки раз, замирая от музыки, полной смятения, зловещих предчувствий и ожидания любви. Герману являлся призрак старой графини, Лиза ломала руки и прощалась с жизнью, деньги сыпались на зеленое сукно карточных столов…

«Меня тоже зовут Анна! – с болезненным наслаждением думала девочка. – Меня тоже…»

Анна Наумовна качнула головой, отгоняя детские воспоминания. Она почти пришла. Одинокий фонарь освещал старый двор. Вот и дом, где они с бабушкой прожили все эти годы. Теперь Анна осталась в квартире одна. Род ее занятий давно требовал сменить жилье на более просторное, с большим холлом и несколькими комнатами, но… жаль было расставаться с прошлым.

Анна Наумовна Левитина вздохнула, отряхнула с пальто и шляпки сырой снег и вошла в полутемный подъезд…

* * *

Аврора… Богиня утренней зари!

Когда усталая ночь отступает, восточный край неба начинает медленно светлеть, пробуждаясь ото сна. Нежное розовое сияние возвещает о приходе Авроры – юной и прекрасной, подобной цветущему миндалю на синем бархате небесной долины…

– У девочки должно быть нормальное имя, – говорил отец. – Над ней будут смеяться, начиная с детского садика! Почему бы не назвать ее Светой или Мариной?

Намерение супруги назвать дочь Авророй привело Евгения Николаевича Городецкого в ужас. Он работал старшим инженером на крупном оборонном предприятии и был твердым материалистом, начисто лишенным склонности к лирическим фантазиям. Романтическая и рассеянная натура жены Леокадии выводила его из себя.

– Аврора! – возмущался он. – Ты только подумай, Лео! Это же девочка, а не крейсер Балтийского флота!

– Фу, Женя! При чем тут крейсер? Тебе нужно больше читать. Аврора – это все равно что Эос…

– Час от часу не легче! – вздыхал Евгений Николаевич и хватался за сердце. – Ладно! Называй как хочешь. Дай мне таблетку!

Он был уже немолодым человеком, утомленным работой и жизненной суетой. Леокадия долго не могла родить, лечилась, ездила на курорты, и наконец ее старания увенчались успехом. У Городецких появился ребенок – прелестная девочка, пухленькая, румяная и звонкоголосая, как колокольчик. По поводу ее имени и возникли разногласия между супругами. Услышав про Эос, Евгений Николаевич решил, что из двух зол лучше выбрать меньшее. Пусть уж будет Аврора! В конце концов, дело не в имени, – было бы счастье!