Не бойся любви

Грасиела подцепила вилкой кусочек козлятины, попробовала и состроила гримасу.

— Оно, конечно, не амброзия, но это все, что у нас есть, так что жуй без разговоров.

— Дядя Тай не заставлял меня есть то, чего я не хочу.

Дженни прищурилась.

— Я просто устала слушать, какой замечательный парень твой дядя Тай.

— Он гораздо лучше, чем ты.

— Потому что ты обвела его вокруг пальца, да? Потому что обслуживал тебя, а ты сидела, как госпожа, на камешке? — Дженни фыркнула. — Позволь мне сказать тебе кое-что, малышка. Ох, извини… Грасиела. С тех пор как мы с тобой вместе, ты научилась варить почти сносный кофе, научилась разжигать огонь, сама раздеваешься и одеваешься. Научилась закалывать волосы шпильками. Можешь напоить лошадей и свернуть постель. Умеешь мыть посуду, а завтра, нравится тебе это или нет, приготовишь большую часть нашего ужина. Ты еще очень многого не знаешь, но уже не такая неумелая, как была. Теперь скажи мне: не лучше ли чему-то научиться, чем сидеть на заднюшке и глядеть, как другие заботятся о тебе?

Грасиела разжевала еще кусочек козлятины и ничего не ответила.

Пожалуй, сейчас можно задать ей вопрос, который сильно занимал Дженни.

— А твой дядя Тай говорил что-нибудь обо мне? — спросила она с нарочитой небрежностью.

— Он ненавидит тебя за то, что ты убила мою маму, — ответила Грасиела, кончив жевать и вытирая губы носовым платком.

— Он так сказал? — удивилась Дженни. — Но ведь я рассказывала ему, что произошло. Он отлично знает, что я не имела отношения к смерти Маргариты! Ты объяснила ему, что я не лгу?

— Я лишь рассказала о том, что ты говорила, — о твоих обещаниях.

— И он все равно считает, что я виновата в смерти твоей мамы? — Дженни поставила тарелку на землю. — Вот сукин сын!

Она покурила, после того как девочка легла спать. Сидя на земле, поджав ноги по-турецки, она долго смотрела на затухающие угли костра и думала о Тае Сандерсе. И ей вдруг показалось, что она тратит в последние дни пропасть времени на то, чтобы думать о нем. Каждый взгляд на Грасиелу напоминал ей о зеленовато-голубых глазах ковбоя. Каждый раз, когда Грасиела упоминала дядю Тая — а делала она это по двести раз за день, — перед глазами у Дженни возникала его сухощавая крепкая фигура. Помнила она и его твердые мускулы на бедрах и руках.

Дженни не искала шумных ссор, но ей приходилось участвовать в драках. Впервые за все время борьба с мужчиной вызывала жаркое и странное чувство.

Хуже было то, что Дженни понимала, что значит это чувство. Потирая лоб рукой, она встала и пошла к тощему маисовому полю, потом вернулась к лагерю.

Несколько лет назад был в Юме человек, который без всякой видимой причины вызывал в ней такое же самое жаркое и странное чувство. В конце концов она поняла, что это страсть, сексуальное влечение, и все произошло на заднем дворе салуна Шорти Барроу в совершенно не удовлетворившем ее совокуплении, которое вызвало у мужчины улыбку, а у нее самой недоумение: она лежала на спине и, часто-часто моргая, глядела на звезды.

И вот теперь у нее снова возникло влечение, а ведь она знает, что секс — это спорт для мужчин и что женщина не получает ничего, кроме парочки синяков да ощущения чьего-то дыхания у себя на лице в течение нескольких минут. А потом приходит чувство одиночества, такое же сухое и опустошающее, как унылая пустыня. Никогда в жизни Дженни не чувствовала себя такой одинокой, как тогда, на заднем дворе салуна Шорти Барроу.

С тех пор она не испытывала страстного желания — пока не встретила ковбоя.

Дженни забросала землей угли костра, потом подошла к своей постели и забралась под одеяло. Закинув руки за голову, она смотрела на звезды, отыскивая среди них Маргариту.

«Я слишком устала, просто до чертиков, чтобы рассказывать тебе о сегодняшнем дне. Ничего особенного не произошло. — Она прищурилась с подозрительным выражением. — Ты можешь прочитать мои мысли?»

Сама возможность такого рода смутила Дженни. Надо поосторожнее расспросить Грасиелу, могут ли люди, ушедшие на небо, читать мысли живых. У Дженни было смутное представление, что мертвые знают все, особенно такие, как Маргарита, которые скорее всего превращаются в ангелов. Беспокойно поразмышляв об этом несколько минут, она решила, что не стоит волноваться, если Бог узнает о ее влечении к ковбою. Дело Бога — всепрощение. Да и вообще, вряд ли Бог станет тратить много времени на какую-то там Дженни Джонс.

Но Дженни испытывала исключительное неудобство оттого, что Маргарита, возможно, поняла, как ей было приятно, когда ковбой, в то время как они катались по полу в гостиничном номере, всем телом навалился на нее. Был тогда подходящий момент пнуть его коленом по яйцам, но она этого не сделала, потому что желание внезапно охватило ее с необычайной силой и помутило разум.