Не бойся, малышка

— Мам, бабушка в тюрьме, да? — решительно спросила Таня.

— Кто сказал? — по-прежнему глядя в окно, спросила мать.

— Неважно. А сколько ей дали?

— Семь.

— Давно?

— Похоронили уже.

— Как же так случилось? За что она сидела?

Мать резко повернулась, ее глаза сузились, щеки побелели.

— Че пристала? Меньше знаешь — крепче спишь.

— Мам, расскажи. — Татьяна отодвинула табурет и села напротив, тем самым давая понять, что все равно не отстанет.

— Ладно, сама напросилась, — холодно ответила мать и закурила «Приму».

Татьяна поморщилась.

— Убила она моего сожителя, — тихо сказала мать, едва разжав губы. — Тогда черная полоса у нас пошла. Бабке Софе шлея под хвост попала — опять решила тебя сбагрить.

— Не поняла… — оторопела Таня.

— Че тут не понять?.. Принесла тебя к нам в общагу: забирай, мол, хочу свою жисть устроить.

— Я не помню…

— А че помнить, тебе года два было.

— И что?

— А ничего. Я тогда с Ленькой была. Ленька был неплохой, только лентяй, совсем работать не хотел. Мы тогда вместе в общаге жили. Ты тут у бабки королевой жила, своя комната, а там — и без тебя втроем на десяти метрах. Так вот…

Мать сделала глубокую затяжку и продолжила:

— Принесла бабка тебя, ты — в рев. Голова и так кругом, а тут еще ты… В общем, полаялись мы круто. Мать моя чуть зенки бабке не выцарапала. И то правда, ведь Софа сама тебя у себя оставила, никого не спросила.

— Значит, из-за меня твою мать посадили? Что ж она мне сделала? — спросила Таня.

— Тебе — ничего. Бабка вернулась и утащила тебя взад. Утащить-то утащила, а у нас — лай. Мать на меня — мол, надоела б…, мало того что сама живешь и сожителя притащила, так еще и младенцев сопливых навязывают. Я — на нее, мол, я тут тоже прописанная, а она сама виноватая, что мою беременность проморгала. В общем, проорались мы, вроде успокоились. Потом мать на кухню пошла, мясо готовить. Она хоть Леньку ругала, а это он мяса с охоты притащил… Значит, пошла она на кухню… Это тут кухня как кухня, а у нас — закуток прям у двери. И как на грех, мой Ленька идет. Да пьяный. С порога как заорет: «Жрать хочу! Че готовишь, б…»? И наклоняется к ней. А мать как развернется, р-раз — и по горлу ему ножом. Кровищи было… Артерию, сказали, какую-то порезала. Всем понятно, что случайно, а засудили…

Потушив сигарету в грязной пепельнице, доверху набитой окурками, мать встала, сняла с плиты замызганный чайник, налила в чашку кипяток, сыпанула из пачки заварки. Таня невольно заметила, что клеенка на столе посерела от застарелого жира, а на чашке (любимой чашке бабы Софы!) появилась трещина.

— Мам, я вот хотела спросить… — опять начала Таня.

— И не надоело тебе?

Мать шумно отхлебнула кипяток.

— Нет, ты скажи… — Таня замялась, боясь задать самый главный вопрос, который давно ее мучил. — Мам, а ты меня любишь?

Мать подняла на нее маслянистые глаза, скривила губы.

— Любовь только промеж бабы и мужика бывает.

— Неправда! — вспыхнула Таня. — Баба Софа меня любила.

— Ну и ладно, — внезапно согласилась мать. — Я тебя тоже люблю. Вроде с лица ничего и не дура…

И, внезапно нагнувшись, принялась шарить рукой по полу.

— Мам, а я на кого похожа? — спросила Таня и застыла в ожидании ответа, глядя в затылок матери. Ей очень хотелось услышать, что ее отец был красавцем и умницей и что она — вся в него.

Мать выпрямилась, удовлетворенно рассматривая мятую сигарету.

— Так и знала, что найду. У меня — чутье.

— Мам, я похожа на… — Таня замялась, словно подыскивая подходящее слово.

— На отца, хочешь сказать? — закончила мать.

— Ага, — подтвердила Таня.

— Черт его знает. — Мать скользнула взглядом по лицу дочери, чиркнула спичкой по коробку и, прикрывая слабый огонек ладонью, как будто боялась порыва ветра, прикурила. — Не в нашу ты породу, — сказала она в паузе между затяжками. — У нас у всех глаза карие, у тебя — зеленые какие-то.

— Малахитовые, — поправила ее Таня. — Так баба Софа говорила.

— Пусть. И волосы у тебя хорошие, хотя у меня в детстве тоже неплохие были, только цветом другие. — Она прищурила глаза, протянула руку и потрогала волосы дочери. — Ты что, красишься? Рыжий откудова?

— Не рыжий — медный. Нет, не крашусь, на солнце выгорели, — тряхнув головой, ответила Таня.

— А… — равнодушно протянула мать и сделала глубокую затяжку. — В общем, хоть и не старались, а получилась ты хоть куда. Вот и титьки наливаются. Месячные-то начались?

— Давно, — смущенно сказала Таня и заправила за ухо прядь волос.

Мать посмотрела на дочь осуждающе, словно та была виновата в том, что повзрослела слишком быстро.

— Ты того… К парням не лезь… — сказала она, поджав губы.

Кровь бросилась Тане в лицо.

— На фиг мне…

— Ладно, что не в меня. Я с четырнадцати без мужика не могла, — проворчала она и, бросив докуренную до фильтра сигарету в пепельницу, встала и с хрустом потянулась, демонстрируя волосатые подмышки. Таня вскочила со стула.

— Я в библиотеку, — сказала она и прикрыла за собой кухонную дверь.

— Сигареты купи, — прокричала ей вдогонку мать.

— Мне не дадут, сейчас только с восемнадцати, — ответила Таня и вышла из дома.