Не будь дурой, детка!

Горянова уже бы наговорила кучу всего нелицеприятного, а Резенскую хватило только на это бунтарское «нет».

— Мы с Резенской боремся с моей затяжной депрессией и ее неспособностью самостоятельно дойти домой, — решила снова не врать Горянова, поняв, что большего от Лильки не дождешься.

— А меня вы позвали в качестве бесплатного психотерапевта? — сложно было понять, сердится он или просто констатирует факт.

— В трудные минуты любимые должны быть рядом…Разве не так? — как сдержанная Резенская выговорила это — не поддавалось анализу…

Истомин поморщился. Горянова наблюдала за целой чередой эмоций, которые промелькнули на лице обычно невозмутимого Альгиса Саулюсовича. Досада? Недоумение? Скука? Жалость? Нет, что — то еще, что-то из того, о чем Горянова не хотела знать. И смотреть ей больше на него не хотелось. Слова пришли словно ниоткуда.

— Что вы сейчас читаете, Альгис Саулюсович?

Он недоумевая посмотрел на Даринку, нахмурился, но ответил:

— Клаудио Магрис «Линфинито вьяджаре», — и поправил, переводя с итальянского, — «Бесконечность странствия». А что?

— Ничего, — усмехнулась Горянова, вставая. — Перфетаменте!

А потом, задвинув стул и погладив ободряюще застывшую Резенскую по руке, усмехнулась ему:

— Хороший ты мужик, Альгис Саулюсович, но не орел! — и пошла, чтобы потом в дверях обернуться и прокричать на весь зал: — Чао! Бамбино! А домани!

Холодный осенний ветер ударил в лицо, окончательно испаряя тепло алкоголя. Горянова закуталась поплотнее, достала из сумки шарф и, накрутив его на шею тремя плотными кругами, пошла по дурацкому, взрытому корнями многочисленных деревьев асфальту, костеря на чем свет стоит работу ЖКХ. Лилька Резенская догнала ее минуты через три.

— Кирдык твоим лабутенам, Лиль.

— У меня сегодня всему кирдык, Дарин, — рассмеялась сквозь слезы Резенская…

А потом девчонки вдруг заорали в полный голос припев из незабвенной группы Ленинград:

— На лабутенах — ах, и в ох…ных штанах! На лабутенах!

И настроение сразу пошло вверх без всяких там алкогольных подогревов. Здоровый образ жизни — за тебя ратует молодое поколение…

Через неделю Резенская пригласила Горянову к себе в гости. Лилька праздновала свой день рождения, который в этом году у неё случился совсем не по плану… Завирко тоже была приглашена. Но она не оценила широкого жеста, а наоборот обиделась:

— У, сучки крашены, вы там пить — есть будете, всякими непотребствами заниматься, а мне нельзя.

— Какими непотребствами? — обиделась Резенская. — Просто посидим, Оль.

— Просто посидим? — завопила Завирко. — А ничего что мне ничего, кроме зеленых яблок, отварной курицы и нежирного творога нельзя? Иначе мой врач, а с ним и свекровь с любимым мужем мне плешь проедят, мол, старородящим необходимо соблюдать режим питания и всякое такое…

— Не вопрос! — остановила обиженную подругу Резенская. — Я тебе куриную грудку под флорентийским соусом без вина запеку… И салат сделаю из зеленых яблок с сельдереем, грецкими орехами и нежирным йогуртом — пальчики оближешь. И десерт из семи свежих фруктов и желатинового протертого творога…

— Вкусно… — плотоядно сглотнула Завирко. — Я в деле! Только день рождения у тебе разве не…

— Да какая разница, Оль, когда он у меня! Главное — вы приглашены. Подарки имениннице — отменяются. Дресс — код свободный. Адрес я вам с Даринкой на мыло выслала. Все! Жду!

Вот что тут будешь делать? Кто в трезвом уме откажется от бесплатного пиршества? Правильно! Никто! И в выходной день Завирко с Горяновой, наврав Олькиному мужу с три короба, поехали к Резенской.

Надо сказать, что для Горяновой эта дорога отдавала ностальгией. Когда — то к этому дому она везла одного вредного человечка, наполнившего ее жизнь светом, смехом, бесшабашной юностью. Как давно это было… Словно в другой жизни, в той, где у Горяновой был настоящий дом, непредсказумый, расточительный, но настоящий. Была вредная, но такая родная Элька, была мама, вечно поджимающая губы… Только сегодня утром, распаковывая обновки, Горянова поразилась, сколько новых дорогих шмоток, никем не отобранных, ровным рядом висело в шкафу… Вон, розовый пиджачок сел бы на Эльку, как влитой. К ее белокурым волосам розовое шло явно лучше, чем к Даринкиным черным… Зачем вообще Горянова его покупала? Она и сама не знала. Но сейчас, подъезжая к дому, вдруг поняла, что сегодня же вечером не выдержит и отправит с курьером и тот розовый пиджак, и кожаную плиссированную юбку из новой коллекции, которая изначально была Даринке чуть мала в росте, и маленький кулончик из белого золота, чем — то напоминавший силуэтом стройную Элькину фигурку.

— Я дура, Оль? — слова слетели сами.

Завирко, что — то сосредоточенно рассматривающая на планшете во время всего пути, подняла голову.

— Особой тупости за тобой не замечала, Горяныч, — чуть помедлила с ответом она, — но шизофрения обычно подбирается незаметно, так что никто не застрахован…

— Спасибо, успокоила, — засмеялась Горянова.

— Чем богаты! — невозмутимая Завирко снова уткнулась в планшет. — А что, есть сомнения? А то у моей свекрови даже в дурке связи имеются. Могу обратиться, если нужно…