Ne-bud-duroi.ru

Много лет нищей девчонкой, невестой конгрессмена, женой президента, а теперь почти царствующей супругой диктатора она открывала глаза с одной мыслью — ей надо быть в форме. Надо! Ведь Бени может увидеть ее. Случайно. В выпуске новостей. На снимке одного из этих бесчисленных папарацци в местной газете или американском глянцевом журнале. Или, как в мыльной опере, на перекрестке, где ее кортеж сбавит скорость, она, заметив машину Бени, выйдет к нему из лимузина. И покажется ему в тысячи, в миллиарды раз прекраснее и желаннее той, на кого он ее променял. Нет, не он променял, на кого его заставили променять родные, не принявшие саму возможность союза с безродной небогатой красоткой.

Дочь никчемного пьющего отца, успевшего вогнать в могилу двух жен и оставить без гроша одиннадцать детей, не пара богатому наследнику, которому уготована карьера блестящего политика. Уж это-то родители пытались ему внушить. Слепцы! Им не хватило прозорливости, желания рассмотреть в ней ту, что станет первой женщиной страны, «императрицей Тихого океана», как любит звать ее Ферди.

Родителям Бени в тот год и в голову не могло прийти, что более блестящей опоры для политика, чем влюбившая в себя их единственного сына провинциалочка, и быть не могло. Если Ферди рядом с ней стал тем, кем он стал, то молодой, блистательный, сводящий с ума, заставляющий вожделеть Бени с такой совершенной женой был бы любимцем, кумиром нации, прикрывшись чьим фото, терзали бы свою недотисканную вагину девицы и чьим именем называли бы сыновей дамы.

Они должны были стать парой из мечты.

Становиться пришлось поодиночке.

Бени теперь уже нет на этом свете. Их несостоявшаяся ночь в «Интрамуросе», несколько случайных встреч, последнее свидание в нью-йоркской гостинице «Уолдорф-Астория» и кадры залитой кровью дорожки аэропорта — все, что ей осталось. Да еще этот сон, от которого не откупиться даже ей, самой богатой женщине этого ничтожного мира.

Прежде спасал шопинг. Привычно бросаясь в погоню за бриллиантами и платьями, дюжинами закупая туфельки из тончайшей кожи в мире, простые и отделанные рубинами, сапфирами, бриллиантами, с каблуками из горного хрусталя («Никогда, ни за что он не увидит меня босой нищенкой!»), она ждала единственного мига. Главного, ради чего вся эта магазинная оргия и совершалась. Она должна была увидеть себя его глазами!

Когда-то, в той, прошлой, жизни, собираясь на второе свидание с Бени, примеряя у помутневшего зеркала в дешевом мотеле свое лучшее темно-синее платье с белым кружевным, почти гимназическим воротничком и глубоким, насколько только позволяли приличия, вырезом, она вдруг увидела все происходящее со стороны.

Вот она, манящая юная Ими, примеряет у зеркала платье. Под мягкими складками недорогой материи призывно прорисовываются почти совершенные, никем не тронутые груди (старикашка из жюри конкурса красоты в Толосе не в счет — ничего же серьезного не было, да и не смог бы он уже ничего серьезного), ее губы — вишневый сок…

Она одновременно стояла у зеркала и видела себя со стороны. Глазами Бени. Будто на мгновение, оставив перед зеркалом свое тело, ее душа влетела в его душу и воспользовалась его ощущениями. Она чувствовала, как разливается жар в его теле, как становятся влажными ладони и капельки пота выступают на спине (эти капельки пота, выступавшие на теле в миг возбуждения, отвратительные у других мужчин, у Бени казались божественными). И как нарастает желание. Желание слить две их сути в одну.

Еще несколько раз до того самого дня, который разделил ее жизнь на две неравные доли, она видела себя его глазами. Вот она бежит навстречу по набережной, вот поет за фортепиано в полумраке свечей кафе «Луна», вот она в отблеске единственного фонаря, заглядывавшего в окошко номера в «Интрамуросе» в ту ночь, так и не ставшую их ночью.

Они были рядом. Их переполняло желание. Хотя что тогда она, нецелованная дурочка, могла понять в желании. Мать внушала: «Это может быть только с мужем! Девушка должна оставаться девственницей до свадьбы! Совокупление тяжкий грех!» И в мыслях она воспринимала все внушения и искренне была убеждена, что никогда и ни с кем не ляжет в постель до свадьбы, ибо это грех. Но эти убеждения невольно подрывал сам вид матери, измученной родами, пьющим и избивавшим ее мужем, который уже свел в могилу свою первую жену, повесив на шею матери пятерых детей от первого брака в добавление к шести, рожденным ею, прокормить и нормально обеспечить которых он не мог, да и не сильно того хотел.

Мать была ревностной католичкой. Сохранила девственность для мужа — и что?! В какую грязь вогнал он ее непорочность и ее жизнь? Мать угасла прежде, чем Ими, старшая из ее дочерей, окончила колледж.

Тяжкая жизнь и смерть матери, казалось, не поселила в душе семнадцатилетней девочки сомнения по поводу того, насколько разумны привитые ей догмы. Она свято верила, что браки совершаются на небесах. Матери просто не повезло. А ее собственный брак будет совершенно другим. Брак — ее единственный выход.