Ne-bud-duroi.ru

— Стерва! Но хороша! На снимках совсем не то! А вблизи будто ветер какой веет. Конкурентов мужа через свою постель устраняла. Устоять не могли. Один за нее жизнью поплатился, а его вдова Корасон теперь под знамена оппозиции всех недовольных собирает. Поговаривают, у убитого был роман с мадам еще до появления на ее горизонте будущего президента. Ревнивый муж не простил. Теперь вдова незадачливого любовника способна отомстить. Только до выборов здесь не дожить. Но протестный электорат в наличии, — посол показал на женщину в грязной майке, кормящую малыша грудью прямо у проезжей части. Одной рукой она лениво придерживала ребенка, другой мешала похлебку, которую тут же варила на маленькой коптилке.

— Нищета чудовищная. Посмотрите, вон семейство в коробке, точно Полкан в будке. Только у наших Полканов будки попрочнее.

— Богатые от этой нищеты прячутся в своих конгломератах. Внутри столицы строят свои поселки охраняемые, виллиджи. У каждой такой «деревни» свой статус престижности. Огораживаются заборами, вооруженная охрана, там и живут, и работают, иногда из одной деревни в другую ездят. Все чинно. Ни нищеты, ни вони…

— Ладно, Олег Степанович, у нас в Барвихе заборы тоже не низкие. И на Ленинских горах.

Сидевший на переднем сиденье и дотоле молчавший советник посольства Кураев обернулся. «Вот теперь ясно, кто здесь представитель конкурирующей службы, — подумал Карасин. — Донесет. Интересно, как сформулирует? Где-то я его видел. Это же выражение ужаса в водянистых глазах…»

Мысль о возможном стукачестве его не пугала. Пробный шар был закинут им специально, в расчете узнать, при ком можно говорить, а при ком нельзя. Да и полномочия на сей раз у него были неограниченные. Советам был нужен здешний диктатор. Поэтому на все, что он, заместитель министра, скажет или сделает в этой поездке, глаза будут закрыты. Хоть саму первую леди в постель затягивай.

Карасин улыбнулся — настолько невероятной показалась мысль. Нет, называть себя святым он бы не стал. Но тонкую грань между допустимо-ненаказуемым и опасным чувствовал подспудно. В Китае, где в 50-е годы он начинал работать, знакомый службист показал ему однажды отчеты, которые китайские девушки писали после каждой встречи с советскими дипломатами и специалистами. «Товарищ Иванов положил мне руку на колено, и я прочувствовала, что мое сердце наполняется горячей любовью к братскому советскому народу. Товарищ Иванов поднял свою руку выше, и чувство признательности Коммунистической партии Советского Союза за помощь, оказанную Коммунистической партии Китая в деле построения социализма, стало еще горячее…»

После подобного чтения желание отвести душу на братских китайских коммунистках как рукой сняло. Даже когда жена не появлялась в Пекине по нескольку месяцев, любая его плотская мысль быстро перебивалась точным представлением о том, что завтра китайский, а потом и советский службисты будут в подробностях читать, на каком именно этапе товарищ Карасин заставил боевую китайскую подругу испытать чувство глубокой признательности братскому советскому народу.

Зато потом в Японии он оторвался. Петька в год его перевода поступал в институт, Алла осаждала его друзей и сослуживцев, лично курируя процедуру прохождения всех этапов внесения родного чада в списки принятых в Институт международных отношений. А он в Саппоро тогда праздновал разговение. За каждым из советских дипломатов был приставлен хвост, но азиатская буквальность спасала и здесь. Хвост неотрывно следовал с девяти утра до шести вечера. Аккуратные японцы считали, что советские дипломаты не станут заниматься шпионской деятельностью в свободное от работы время. И после шести он был абсолютно свободен… И в реканах на Хоккайдо, куда ему постоянно приходилось ездить, улаживая бесконечную напряженность по поводу северных территорий, расслабившись после фуро, он показывал подкладывающей сашими хозяйке мизинец. Сигнал принимался молниеносно, и через несколько минут появлялась миловидная девушка в кимоно. Местные азиатки чем-то даже похожи на тех его японских раскрепотительниц. Интересно, мадам в том же стиле?

Не успев войти в зал приема, она кожей почувствовала — что-то случится. Она не слышала, как шедшая рядом с ней дочь нудит о своем последнем увлечении, желании дирижировать национальным симфоническим оркестром. Детей своих Ими вроде бы любила, но подспудно никогда не прощала им главного — того, что они не дети Бени.

Перешагнув порог, она почувствовала ВЗГЛЯД. Взгляд на себя со стороны. Тот самый ВЗГЛЯД. Будто Бениньо мог воскреснуть, прийти в президентский дворец и от дальнего столика у окна любоваться тем, как входит она.

Распрямившаяся спина, взмах ресниц, легкая улыбка с дорогим блеском на губах, движение руки вдоль бедра, словно чтобы оправить складку на сверкающем россыпью мелких алмазов платье от Сен-Лорана.

Она видела себя со стороны. Чужими глазами. Взглядом, который поглощал ее.