Ne-bud-duroi.ru

Постепенно Лиля пришла к выводу, что если все это терпят, то потерпит и она. Один или два раза, чтобы родить ребеночка. И успокоилась. Подсознание спрятало перепугавшую ее мысль далеко-далеко, не позволяя пугать ее снова. И лишь иногда страх прорывался в самый неподходящий момент — на школьной линейке, пока она сдавала рапорт: «Товарищ председатель совета дружины! Пионерский отряд имени героя Советского Союза Вали Котика на торжественную линейку прибыл!», на дне рождения у одноклассницы, когда кусочек торта «Прага» вдруг не шел в рот, — как можно есть, когда напротив сидят мальчики, в штанах у которых такое!..

Лиля запретила себе об этом думать. Но то, что она увидела в окне напротив, парализовало ее. Она не сразу поняла, чем занимается эта пара, но сразу почувствовала нечто, необъяснимое словами (сейчас любой подросток назвал бы это «энергетикой» или «драйвом», но девочка конца 60-х не знала таких слов). Это нечто не давало ей оторваться от окна. Мужчина повернул женщину спиной к себе и лицом к окну и раздевал ее. Женщина, как серна в зоопарке, поворачивала шею, стараясь губами достать его губы, и одновременно по-змеиному извивалась, поймав подвластный только им двоим ритм. И только когда двое оказались на большой, занимавшей почти половину комнаты кровати, Лиля догадалась, что происходит. Она отскочила от окна, села на свой диванчик. Схватилась за пылающие щеки. Ой, как стыдно! Только бы родители не проснулись! Легла, укрылась, снова вскочила. Пошла на кухню, залпом выпив полкувшина воды, пролив еще половину на ночную рубашку. Намокшая рубашка прилипла к животу и ногам, предательски обозначив их темнеющее разделение. Снова подошла к окну, чуть раздвинула шторы.

То, что происходило в освещенной комнате напротив, напоминало завораживающий танец. И течение реки. И морской прибой. Волна накатывала за волной, и Лиля, отдавшись нарастающей силе этих волн, с упоением чувствовала их власть над собой. Если бы кто-то посторонний и опытный увидел происходящее со стороны, то объяснил бы несведущему ребенку смысл — она мастурбировала в такт чужой любви. Но пятнадцатилетняя девочка понятия не имела, что ее робкие, неосознаваемые прикосновения к собственному телу есть загнанная в самый дальний угол подсознания жажда любви.

Девочка отошла от окна. Легла на постель, закрыв глаза и двигаясь в такт уже воспринятому ею ритму. Там, где ладошка пыталась согреть чуть замерзшее от прилипшей мокрой рубашки место, стало горячо-горячо. И мокро. И в ту же минуту ритм исчез. Лиля добежала до туалета, вытерла странную вязкую влагу мягкой бумагой, и, спустив воду, вернулась к окну. Женщина уже надевала бюстгальтер, а мужчина, стоявший у окна с сигаретой, вдруг перевел взгляд прямо на нее, на Лилю. И подмигнул ей!

Он видел! Он видел, что она смотрит! Он знал, что она видит их. И не закрыл шторы.

Ей стало стыдно. И жутко. И любопытно. И снова горячо. Почему же он не закрыл шторы, если знал, что из окна напротив на них смотрят? Понять все это пятнадцатилетней советской девочке было не под силу. Но окно в большой комнате стало се постоянным ночным постом.

Женщины менялись. Не каждый день и не каждую неделю, но менялись довольно часто, повторяясь в странном нерасшифрованном ею алгоритме. Но мужчина всегда был один и тот же. Наверное, он в этой квартире жил. Спроси тогда у Лили, нравился ли он ей, она категорично ответила бы — нет. Она была уверена, что ей нравились такие мальчики, как председатель совета дружины из седьмого «Б», — светлоглазые, русоволосые, правильные советские мальчики из хороших фильмов. Или не совсем правильные, но тоже хорошие, как Костя Батищев из «Доживем до понедельника». Этот, из дома напротив, был совсем другим — намного старше, загорелый, черноволосый, взрывной. Но…

Через полгода ставни в доме напротив затворились и не открывались несколько недель.

«Он уехал, — думала Лиля. — Может же быть у человека отпуск. Или командировка. Он скоро вернется, и ставни откроются».

Ставни открылись. Из них свешивались чьи-то (в провале дневного солнечного света не было видно, чьи) руки, вытряхивающие то белье, то половики, то какие-то кофты. Лиля решила, что это приглашенная горничная наводит порядок перед возвращением хозяина, и стала ждать ночи. А ночью, в свете знакомой ей оранжевой лампы в глубине комнаты, увидела семейную пару преклонного, по ее мнению, возраста — лет сорока пяти. Муж и жена укладывались спать — покрывало аккуратно сложено и повешено на спинку стула. И никаких тебе алых простыней. Меблированные комнаты были сданы следующим жильцам. Лиля впервые почувствовала, что ее предали.