Не буди девочку! До утра...

Участковый Колдомасов предпринял попытку установить: кто воткнул иголку в вену. Анка утверждала, что это сделал сам Васёк. А иголка, как крошечная ракета, стартовала внутрь и, направляемая толчками крови, начала движение по телу.

Срочно вызвали из Москвы Михея Беспоповцева.

— Папа, я умру? — первое, что спросил мальчик у примчавшегося в больницу родителя.

У того лицевые мускулы свело судорогой от попытки сдержать плач, и это неконтролируемое движение мышц сказало больше, чем любые слова.

— Ты будешь жить, — Михей Михеевич справился с лицом, — мы не умираем навсегда. Мы живём вечно.

— Где? В «Другом Месте»?

Но «Другое Место» было уготовано не сыну. Иголка, гулявшая по кровеносному руслу мальчика, непостижимым образом погубила организм его матери. Она сгорела за считанные месяцы. От острого лейкоза.

С тех пор за Анкой прочно закрепилось детсадовское прозвище — «девочка-беда».

ЭКСТРИМ ПО-ТАРАКАНОВСКИ

— А можно осмотреть дом? — Эрик перешёл к цели своего визита на мызу[2].

— Зачем тебе? — зыркнул на посетителя Вован.

— Собираю местный исторический материал.

— Собиратель, значит… — Левый глаз Вована располагается чуть ниже правого, а сползшее веко придаёт бывшему монастырскому труднику заспанный вид. Он опрокидывает очередной стакашек и суёт в ротовую щель перо зелёного лука.

— Пошли! — рубит он по воздуху.

Они двинулись в переднюю, затем заднюю части дома, уставленные мебелью первой половины двадцатого века. Особенно Эрику приглянулась железная кровать с никелированными шариками на спинках и горой подушек. Над ней репродукция «Лунной ночи» Василия Перова. Сидящая ночью у пруда девушка вызвала щемящее чувство узнавания.

Показал Вован и узкий, тёмный промежуток между стенами:

— Тихарились от чужих.

Эрик кивнул, а про себя подумал: бывшие обитатели не просто староверы, а так называемые скрытники, не имевшие даже паспортов.

У лесенки, ведущей вверх, Вован притормозил:

— Эх, жить весело, да бить некого! Выпьем по маленькой?

— Сначала чердак осмотрим!

И мужики полезли наверх.

Помещение увешано пучками трав. У противоположной стены — сено, на нём перина. Тут же замызганные обложки какого-то чтива. В дальнем углу колышется паутина с коричневыми остовами насекомых. Со стропил свисают связки чего-то, не поддающегося определению. Гость делает несколько шагов.

«Верёвки. Они закреплены на…»

— Что это?

— Подойди да посмотри! — нехорошо ощерился Вован.

Прорвавшийся солнечный зайчик упал на предмет-осветилась одна из граней.

В воздухе висел гроб.

Видимо, зрелище Вовану не в новинку. Он сохраняет бесстрастный вид, лишь слегка косит мутно — слюдянистым глазом в сторону гостя. Но тот не из пугливых.

— Готовить гроб заранее — древнеславянская традиция, — произносит Эрик тоном лектора. — У староверов его не обивали тканью. В противном случае покойнику, согласно поверью, пришлось бы простоять под дождём сорок дней, пока не смоется красный цвет обивки. Можно глянуть?

Хозяин идёт в сторону «экспоната». Гость — следом. Общими усилиями они спускают гроб со стропил.

— Дно устилали свеже-наструганной стружкой, а затем накрывали светлой домотканой тканью, — сообщает Эрик со знанием дела. — А вот староверов-отшельников без гроба хоронили.

— Как это?

— Ночью в лесу, в тайном месте закапывали. А сверху камни. Даже крест не ставили.

Между тем Вована охватывает пьяный кураж. Мужик решает примерить домовину и, сбросив тапки, ложится в гроб.

— Господи, упокой душу раба Твоего Владимира! — Эдик подражает басу отца Авеля. «Раб Владимир» опускает веки и складывает руки на груди.

Но скоро игра прискучила. «Покойник» поднялся. Как панночка из гоголевского «Вия».

— А ты, Вован, боишься смерти?

— Я после ШИЗО ничего не боюсь!

— «Шизо» — это болезнь?

— ШИЗО — это штрафной изолятор на зоне! Салага!

Теперь твой черёд примерку делать! — объявляет мертвец, вылезая из домовины. — Что, слабо тебе?

— Не слабо! — В крови молодого человека вовсю шурует выпитая водка. — Только… давай усложним испытание. Закроем гроб… Чтоб в реале!

И мужики стали искать крышку.

Обнаружилась она в подёрнутом паутиной углу. Рядом пристроился столярный ящик с молотком и заржавевшими гвоздями.

Эрику было шесть, когда умерла папина мама. Из всего ритуала прощания в памяти остался стук забиваемых в гроб гвоздей. Именно в те минуты пришло осознание: бабушка уже не встанет на ноги, не дотронется до его макушки и не скажет: «Ребёнок ести хочет!»

— Чего? Поплохело? — голос слышится, будто сквозь ватный компресс, который маленькому Эрику накладывали на воспалившиеся уши.

— Всё-окей…

— Начнём тогда!

— Погоди! На какое время заключим договор?

Вован замер, переваривая вопрос.

— Давай на минуту, — предложил Эрик.

— Не-е-е! Это не для мужиков. Три минуты! Вот это крутяк! — И Вован лезет в гроб. На этот раз с большей сноровкой.

Эрик с натугой поднимает крышку. Один конец он укладывает в ноги «покойнику» и пытается двигать к изголовью, закрывая как пенал. Ничего не выходит.

Вторая попытка оказывается удачней. «Могильщик» укладывает крышку на бок и аккуратно опускает. «Покойник» не издаёт ни звука.