Не буди Лешего

— Ты пока не помирай, Леший, не вздумай, — снова продолжила Мара, пока дружина Велимира пила живую воду. — Кощей слабеет. Не сможет он один силки в лесу держать. И оборону не сможет держать, не выдюжит. А если лес твой сгорит, и вовсе план наш провалится. Освободим пленённую нежить, и помчит она дальше, и нас задавит.

— Неужто за мужа волнуешься? — удивился я. — Бессмертный же он.

— И толку мне от его бессмертия? — Мара нахмурилась. — Обгорит опять весь до скелета, и что мне с ним делать? Снова в подвале на цепях подвешивать, ждать пока он оклемается? Так он и тысячу лет провисеть может.

— Ты бы водичкой поить не забывала, может, быстрее бы оклемался, — предположил я.

— Вот мне помнить о всякой ерунде ещё! — Мара вздохнула. — Ну вот помрёшь ты, Кощей помрёт — мне к Горяну идти сто первой женой? — она на меня выразительно взглянула. — Горян вон уже тоже давно раненый летает. Припадает на одно крыло… Кстати, я, если что, за его жён не в ответе. Я не мужик и мне этот гарем даром не сдался. Сгинет их муж, пусть как хотят, так и живут — хоть в артель женскую объединяются. Знала же поди каждая, что таких, как она, ещё девяносто девять.

— Злая ты, Мара.

— На то я и смерть. Эх… ждёт сегодня кого-то злая смертушка! — она рассмеялась. Потом обратилась к людской дружине:

— Ну что, красавцы, все живой водицы выпили?

Ей закивали.

— Молодцы, а теперь соберитесь поближе, я вас окурю пудрой специальной! — она сняла с пояса маленький мешочек, высыпала на ладонь пудру и дунула. Густой дым поднялся и быстро окурил всех присутствующих.

— Это что, Мара, за порошок такой? — спросил я.

— А, это? — она ответила громко, чтобы всем было слышно. — Это прах с тела моего собранный. Да шучу, конечно. Прах с тела мужа моего, Кощея. Или песочек, если хотите, который с него сыпется. Из самых интересных мест.

Некоторые закашлялись.

— Да снова шучу я. Лешему скажу на ушко, что это, а вам не стоит беспокоиться.

— Ну и что это? — спросил я.

— Прах его сожженных любовниц. Тех, с кем его с поличным застукала, на месте преступления.

— Снова шутишь? Мара?

Она промолчала.

— Это я с собой чуть-чуть взяла, а у меня этого праха несколько бочек. Порох из него буду делать. Подорву Кощея на нём, если и дальше будет меня изводить. Вот чувствую я себя неотомщённой! — она рубанула ладонью по воздуху. — И вы, нечисть окаянная, все оборону держите, не даёте мужу рога пристроить.

— Любим потому что все тебя как один, — признался я и поцеловал её в макушку.

— Ой-ёй! — вскрикнула она. — Лешенька, ещё хуже стало! Ты горишь весь, иди в речку прыгни, что ли! — она подула на меня и помахала ладонями.

— Да речка не близко. Ты инструктаж будешь проводить или нет?

— Пусть чуть-чуть отдохнут и окрепнут. Нежить наша вроде супостата теснит, справляется. И тебе и мне тоже передышка нужна. Всё идёт как надо, — Мара ответила.

— Так, народец! — она повернулась к толпе. — Простой инструктаж по нежити. Ежели она на вас не нападает, убить не хочет, так это наша нежить. За нас воюет. Её не трогайте. А ежели нежить хочет вас убить — то эта вражина поганая. Ясно вам?

— А почему нежить наша нас трогать не будет? — не понял кто-то.

— Сказала же уже. Окурены вы пеплом Кощеевым. Вас ни одна наша нечисть не тронет! Ну и не такая она у нас бестолковая. Разберёт, кто есть кто! Для вас задание простое — рубить вражин человеческих, к нежити не подступаться. И убить Колдуна. Ваш воевода в курсе. Подход к их стану мы вам обеспечим. Ну вот вкратце и всё! — Мара повернулась ко мне.

— Так что, всё-таки не прах любовниц, а Кощеев пепел? — переспросил я.

— Пепел Кощеев, что по дому собрала, пока он с горящей черепушкой разгуливал. Рог твой толчёный там же.

— Мой рог? — удивился я.

— Ну Кощей их домой таскал, сбитые рога твои, как трофеи. Я так понимаю, у тебя же новые отрастают сразу.

— Так и есть, хотя сейчас хуже растут, один вон постоянно ломается. А ты, стало быть, всё подбираешь.

— Видишь какая я хозяйственная! — она снова подбоченилась.

— Да, ты хороша во всех отношениях.

Хотя, конечно, про хозяйственную Кощей горючими слезами много плакался. Но да не суть. Мара продолжила.

— И красавица я, и мастерица, но вот разве что Мара. Так и мужчины рядом со мной мрут и мрут, мрут и мрут. Вот один задержался, потому что бессмертный. Вроде живём, вместе царствуем. А что ты думаешь, то яйцо? Скорлупка у него хрупкая. Чуть сожмёшь, треснет. А иголка — что та иголка? Тоже тонюсенькая, палец дрогнет и сломаешь. Эх! — она махнула рукой. Я поймал её за эту руку.

— Мара, так и впрямь у себя держишь смерть Кощееву?

— Ой, да не про то речь, — она попробовала вырваться.

— Нет, Мара, стой! Что ты там про скорлупку и иголку говорила? Ты что, раздавила яйцо со смертью Кощеевой и сломала иглу?

— Ну что сразу сломала? — она насупилась. — Ну любопытно было, но не более того.

— Так ты нашла и остров, и гору, и дуб, и ларец разглядела, и зайца вынула?

— И что? — Мара смотрела с вызовом.

— Где игла, Мара? — спросил я.

— Где, где! — передразнила она меня. — В сердце у меня та игла, доволен?

— Как это она у тебя в сердце? — не понял я.