Уже дойдя до места, Кешка выяснил, что оставил ключи у бабушки, которая жила в нескольких кварталах. Чтобы не ломиться всем вместе по ночному городу, мы остались ждать этого нехорошего человека у гаража, и что греха таить, стали допивать начатую у Норы бутылку.
Помните у Крылова:
"Ягненок в жаркий день
Пошел к реке напиться
(что, делать в общественном месте крайне антиобщественно),
И надо же беде случиться,
Что около тех мест голодный рыскал волк."
(Дальше цитировать не буду, а то меня обвинят в плагиате.)
Так вот, надо же беде случиться, что около тех мест рыскали голодные сотрудники внутренних органов, или, проще говоря, менты. А так как все мы, как раз занимались тем, чем собирался заняться вышеупомянутый ягненок, то настроение у нас было веселое. И, как следствие, со стороны ментов до нас просто грех было не докопаться.
Сценарий был классическим. Сотрудники органов хотели позаимствовать у нас часть кровных средств, что в наши планы совершенно не входило. Так что мы вели по этому поводу долгую-долгую беседу, пока один из них не поинтересовался, что это такое лежит у нас в сумке.
- Еще бутылка, - ответили мы почти хором.
- А ну покажите. Какая занятная. А что в ней?
- Лучше не открывать, - как всегда не вовремя встряла в разговор Таня, - Вы что, не видите, это же печать Соломона!
Они этого не видели. Нет, не поймите меня неправильно. Я ничего против хранителей порядка не имею. Многие из них - прекрасные люди. Но вы когда-нибудь советовали незнакомому менту что-то не делать? Вы меня поняли.
Не знаю, действительно ли пролежала эта бутылка в этом глиняном саркофаге со времен Соломона, но случилось то, что случилось. Воздух вокруг бутылки заколыхался и закрутился, и из образовавшейся воронки прямо перед нами возник демон. Выглядел он не менее странно, чем содержащая его бутылка. Это была маленькая ужасного вида старуха в лохмотьях и с диким взглядом. От нее веяло каким-то невообразимым первородным ужасом. Не знаю почему, но оба мента упали замертво.
- Все в круг и читаем закрытие! - закричала Таня, и на этот раз мы ее послушались.
Мне уже начало казаться, что нам почти удалось загнать нашего демона, обратно, как тут народ начал тихо-тихо сматываться. И не успел я опомниться, как оказался один на один против исчадия ада.
Ситуация была, выражаясь шахматным языком, матовая. То есть, описать ее в каких-то парламентских выражениях никакой возможности не представляется.
Собрав в кулак последние силы, я с криком бросился на нее. В голове не осталось ни одной мысли. И это спасло мне жизнь. Если бы я осознавал тогда, каковы мои шансы, я умер бы раньше. Но я не осознавал ничего. Это была смелость отчаяния. Смелость загнанной в угол крысы.
Мне повезло. Мой порыв поверг ее в замешательство и на миг полностью лишил способности к магической атаке. И этого мига оказалось достаточно. Расшатанное в нашем мире тело, практически лишенное связи со своими потусторонними продолжениями, оказалось настолько непрочным, что, пытаясь разорвать ведьме пасть, я оторвал ей голову. Хлынувшая ручьем непонятного цвета кровь, не успевая запачкать одежду, исчезала куда-то в адские бездны, а, быть может, в меня. На секунду опешив от столь неожиданной победы, и от той мерзости, что оказалась у меня в руках, я с отвращением отбросил ее (естественно, мерзость, а не победу.) от себя, и хотел было бежать, но наставления, прочитанные когда-то, заставили действовать меня с механической точностью.
Подскочив к агонизирующему телу, я вырвал (тут нет паузы) из него черное сердце и, проткнув его, сердце это, спичкой (мне повезло, на дороге валялась горелая спичка), я прочитал заклинание закрытия врат, невесть откуда всплывшее в моем разгоряченном мозгу.
Свет, озаривший вечернюю улицу, был подобен блеску молнии, но длившемуся неестественно долго, должно быть, несколько секунд. В этом свете, невероятно ярком, преобладали цвета, которым нет ни названия, ни сравнения. Скажу лишь, что от них веяло таким страхом, что не знаю, как я остался в здравом рассудке. И остался ли.
После этого на земле осталась лежать одна лишенная нижней челюсти голова. Голова, чьи глаза продолжали осмысленно смотреть на меня холодным ненавидящим взглядом. Белки ее глаз светились тем же неестественным голубоватым светом, наводившим первобытный ужас на все сущее. Но теперь он был каким-то направленным, как свет лазера.
Может быть, я бы мог как-то использовать эту голову, но подойти к ней было выше человеческих сил. И, наконец, дав волю вырвавшемуся сквозь отступившее отчаяние страху, я бросился бежать. Я уже не был загнанной в угол крысой. И мне очень хотелось догнать тех крыс, что ушли с тонущего корабля раньше, оставив меня расхлебывать их дела.
- Эй, ты, закурить не найдется? - выдернул меня из размышлений чей-то грубый голос.
- Что? - я повернулся и увидел трех приблатненных фраеров, лет восемнадцати-девятнадцати.
- Да нет, ничего, - медленно проговорил спрашивающий, и все трое, словно по команде, бросились наутек.