Не был, не состоял, не привлекался

Отец моего подзащитного, как скоро выяснилось, считал жителей города Кимры очень отсталыми людьми. Сам он был поджар, мосласт, с острым профилем, напоминавшим о «ястребином профиле» Шерлока Холмса. Он очень твердо произносил букву «л», почти глотая этот звук. Обращало внимание его темное видавшее виды драповое пальто. Широченные подложенные плечи, очень большие накладные карманы. По дороге на квартиру он рассказал, что регулярно катается на коньках, но большинство аборигенов этого не понимает. Об отце подзащитного Федора Сергеевича мой «супермен» был мнения самого невысокого, считал его первобытным, но сообщил, что он плотник и зарабатывает отлично, поэтому должен платить хорошо. Жена моего супермена, мать подзащитного, маленькая женщина, как бы спрятавшаяся под большим коричневато-серым вязаным шерстяным платком, горестно молчала.

Мы остановились в просторном доме плотника. Хозяин, не тратя времени, усадил всех за стол. Появились бутылки, закуска. Отказываться от ненужной мне водки я не помышлял, не подозревая, что начинается некий малый марафон. Я не отказался и от второго захода в этот день. Федор Сергеевич, прежде чем опрокинуть стопку, согревал ее в руках. Объяснял, что простужены голосовые связки и никак нельзя пить холодное.

Утром, наскоро позавтракав и слегка опохмелившись, пошли в суд, читали дело, встречались с подзащитными. Работали. В конце рабочего дня обедали в какой-то столовой, не то чайной. Было холодно, мы сели поближе к печке. Федор Сергеевич пристраивал граненый стакан к ее беленому боку. Грел водку – заботился о горле.

«Супермен» разговаривал. Он рассказал, что в Кимрах население в четыре раза меньше чем в Калинине (Тверь), а водки выпивают вдвое больше. В любом доме имеются «липки» – чурбаки, сидя на которых потомственные сапожники тачают сапоги и ботинки. И даже милиционеры, говорил он, придя домой и скинув мундир, садятся на липку – тачают обувь. Потом обувь из Кимр течет в Москву, на рынки. Я не сходил с дистанции, выпивал.

Следующим утром оказалось, что мой организм не склонен более впитывать водку, и за завтраком я сошел с дистанции. Плотник, тихий хромоватый мужчина, без осуждения сказал, что у меня «стало быть, нутро не принимает, слабое». В других обстоятельствах я, вероятно, был бы глубоко задет. Как это слабое нутро? А моя мускулатура, богатырский сон и неизменный аппетит, бодрый нрав, и вдруг! Однако тогда я понял, что рассчитан только на короткие дистанции, но не на марафон.

Наши подзащитные поздним осенним вечером на какой-то безлюдной кимрской дороге побили пьяного мужчину, татарина. Забрали мелочь и еще нанесли ножевые раны, от которых человек скончался. С ними было еще несколько ребят. Следствие провели безграмотно в высокой степени, но народный суд осудил. Областной суд приговор отменил, и дело снова слушалось в Кимрах, в клубе. Процесс был, как говорится, показательный. Мальчишки вину отрицали, но суд признал ее доказанной. Надо было жаловаться в Верховный суд Республики, в Москву. Поэтому и появились в Кимрах московские адвокаты.

Кассационных поводов в материалах дела оказалось предостаточно. Однако особое впечатление на меня произвела в протоколе судебного заседания фраза отца о моем подзащитном, вожаке группы. На вопрос о характере сына отец сказал: «Он у меня настоящий джигит».

Мне показалось, что он даже горд: сын – настоящий мужчина! И ничуть не жаль по-идиотски загубленного человека.

Защита добилась успеха. Приговор отменили, и дело направили на дополнительное расследование. Федор Сергеевич продолжил защиту, а я расстался с «суперменом» под благовидным предлогом.

Все было расставлено у «супермена» по своим местам: сын – джигит, татарину скатертью дорога, адвокаты обязаны защитить, а плотник платить.

Резиновые ботики

Еремей, помощник машиниста из Рузаевки, утром приехал на паровозе в Москву и вечером должен был отправиться назад. Однако задержал милиционер на Перовском рынке.

В тот год, в конце сороковых, большим спросом пользовались резиновые женские ботики. Этакие блестящие, из того же материала, что галоши. Из-под прилавков магазинов ботики текли на рынок, где их успешно продавали подороже. Московские власти, незаконно присвоив себе права законодателя, определили, что продажа хотя бы одной пары бот по завышенной цене есть спекуляция. Статья 107 Уголовного кодекса. То есть от пяти до десяти лет лагерной жизни на просторах Родины. И конфискация имущества. И пошли дела… Адвокаты критиковали это постановление и в суде, а чаще в разговорах между собой.

Две разбитные девицы заявили, что хотели купить у Еремея ботики по рыночной, разумеется, цене. Еремей отрицал, но завертелись тяжелые жернова юстиции, и настал день, когда помощника машиниста паровоза доставили под конвоем в народный суд Первомайского района в качестве спекулянта.