Не был, не состоял, не привлекался

Однажды у нас в доме отмечали еврейскую Пасху. Вероятно, из уважения к бабушке и дяде, верующим, да еще потому, что не выдохлись некоторые традиции. Мне было семь лет, в школу тогда принимали только с восьми, но родители были убеждены, что учиться в моем возрасте обязательно, и я посещал частную группу, которую вели три сестры из «бывших». Точнее, групп было две. Старшую учила Мария Николаевна, младшую, мою, Варвара Николаевна, а третья сестра, Елена Николаевна, вела хозяйство. И вот по случаю Пасхи родители оставили меня дома, и я на занятия не пошел. На следующий день Варвара Николаевна спросила меня о причине пропуска, и я в ответ стал мекать. Однако она быстро сообразила в чем дело, и строго мне наказала, чтобы я передал родителям, что могу пропускать занятия по еврейским праздникам. Я охотно передал, потому что не каждый день бежал на уроки с радостью. Иногда хотелось спать, а по дороге холод лез за шиворот. Ноги шли вперед, ранец тянул назад, а голова сама втягивалась в плечи. А тут вдруг подарок – сразу два комплекта праздников – христианские и еврейские. К сожалению, родители не слишком пунктуально отмечали праздники, и воспользоваться привилегией почти не пришлось.

Занятия в группе шли с пользой. Нас было трое, так что болтовня или мечтание на уроке исключались. За учебный год по русскому языку освоили склонения и спряжения, по арифметике четыре действия и запомнили таблицу умножения. Решали задачки. Был еще урок природоведения. В комнате зашторили итальянское окно, все ребятишки уселись вокруг большого стола, посреди стола зажгли свечу (она представляла солнце) вокруг свечи вращали большой глобус, а вокруг него маленький, то есть Землю и Луну, и по тени можно было видеть, как получаются солнечное и лунное затмения.

Да, еще был немецкий язык. Вообще, не пойди я в школу, а позанимайся и дальше по этой «отсталой» системе, вполне мог бы стать прилично образованным.

Три сестры работали официально: иногда появлялся проверяющий из ведомства народного образования. Поэтому полагался еще урок обществоведения.

Как-то на таком уроке, который вела старшая сестра Мария Николаевна, тоже для всех сразу учеников, она, рассказывая об Октябрьской революции, разгорячилась. Она вспоминала безобразные действия толпы, ее представителей, в каком-то девичьим закрытом учебным заведении. Глаза ее сверкали; и, казалось, мы видели мелькание теней выбрасываемых из окон тетрадей и книг…

Я, будучи уже наслышанным, что до революции богатые угнетали бедных, сказал несколько слов в поддержку идеи революции. Мария Николаевна проявила выдержку, не осадила меня, а прервала свои воспоминания.

Можно только догадываться, что у нее и ее сестер, этих достойных женщин, было на душе.

Оговор

В хороший летний день мы шли с Валькой по Тверскому бульвару. Солнышко светило, газоны зеленели, листья деревьев шелестели… Одним словом, райская картина. Я тогда еще не знал, что нахожусь в одном из самых лучших мест в мире, но бессознательно чувствовал это. Мне было всего семь лет, а Валька – на два года старше. Он был круглоголовым, упитанным и сильным мальчишкой, всегда готовым заступиться за младшего товарища. Посредине пути от памятника профессору Тимирязеву к памятнику Пушкину Валька, от нечего делать, стал изображать верблюда, то есть плеваться. Такая сомнительная забава не пристала девятилетнему мальчику, и судьба попыталась его наказать. Рядом с нами проходила хорошо одетая женщина. На ней был темно-синий жакет, отглаженный, аккуратный. Вероятно, она не занималась физическим трудом, а была либо интеллигенткой, либо из нэпманского сословия. И один Валькин плевок угодил ей на лацкан жакета. Она возмутилась, попыталась схватить Вальку за руку, но он увернулся и отбежал на безопасное расстояние. У меня же не хватило тактических способностей повторить его маневр, и пострадавшая особа схватила за руку меня, как соучастника. И тут, как на грех, рядом проходил милиционер, большой и представительный мужчина. Дама остановила его и неожиданно для меня сказала, что я плюнул, и показала на лацкан жакета. Милиционер строго приказал мне идти с ним, то есть обратно к Тимирязеву. Дама же, сделав свой лживый донос, пошла своим путем к памятнику Пушкину.

Я не делал попытки убежать – авторитет милиционера воспринял беспрекословно. По пути меня увидел малознакомый сверстник, он тоже имел обыкновение гулять на бульваре. Он начал меня дразнить, какое-то время, сопровождая нас, а потом отвязался.

Мы с милиционером дошли до конца бульвара, и он спросил, зачем это я плюнул на женщину. Я совершенно искренне отрицал этот поступок и думал, что он отведет меня в участок. Но милиционер неожиданно просто сказал мне, чтобы я не хулиганил и удалился.

Вскоре появился Валька, очень довольный тем, что меня милиционер отпустил. Наверно ему было неловко из-за того, что я попал в переделку по его вине. Во всяком случае, он сообщил мне, что он наподдал тому мальчишке, который меня дразнил.