Не было нам покоя

Иногда я вносил свою лепту в разговоры, создавая иллюзию участия. Не то чтобы мне было все равно; мне просто недоставало его способности надолго сосредоточиться на беседе. Я не думал о том, что каждый раз, когда она делилась чем-то с Гэтом, ей кивал рыжеволосый аватар. Это был обман по умолчанию, и лишь благодаря ему Гэт мог быть честен с ней насчет всего остального. Когда он рассказал ей, как отчим Гэтана разбил об него бутылку, когда тот был маленьким, – или как Гэтана однажды стошнило на кухне у Миллеров, потому что он объелся после целой недели без еды (родители не давали ему денег на школьные обеды). Он рассказывал о себе в третьем лице, и я осознал это, только когда умер. Гэтану нужно было думать, что все это случилось с кем-то другим – что он был просто парнем, который переписывается с подружкой и волнуется только тогда, когда видит, что она печатает ему что-то в ответ. Она говорила ему, что он хороший друг, но подразумевала, что это Линк хороший друг. И он не мог согласиться в ответ, потому что тогда «Линк» показался бы самодовольным придурком.

Если бы я мог вернуться в прошлое, попросил бы я у него телефон, чтобы переписываться с Ноэми самому? Или, может, сказал бы, чтобы он признался ей, что это не я ей пишу? А может, ничего бы не изменилось? Как я представлял себе цель этих разговоров? Интернет ведь именно для этого и предназначен: чтобы узнавать самые мелкие детали о жизни людей, которых ты вроде как ненавидишь. Может, ген душевной чуткости обошел меня стороной и передался сразу Эмберлин? Даже если и нет, я бы мог прожить тысячу жизней, но мне все равно не хватило бы смелости сказать ему, что он достоин любви. Слишком уж важные эти слова.

Я переживаю, что Линк не был хорошим другом. Если бы мы все могли рассказать друг другу правду о том, что мы чувствовали, чего хотели и не хотели, или хотя бы увидеть правду, которая все время была у нас перед глазами, все могло бы сложиться иначе. А может, мы просто были такими, как были. Если бы я мог дышать под водой, все бы сложилось иначе. Но я не мог, и они не могли.

Ноэми отстегнула ремень безопасности и дернула за ручку, однако отпускать ее не стала.

– Спасибо, что довез.

Они посидели пару секунд, не зная, куда смотреть. Она склонилась к нему и поцеловала куда-то сбоку. Всего лишь чмокнула, но он в это время поворачивал голову, и ее губы коснулись уголка его рта. Бесформенный, бестелесный, я все равно не поместился бы между их ртами. Я мог грести на лодке по миру сновидений и превращать мысли в СМС, но не мог нарушить связь, соединяющую Ноэми и Гэтана. До чего иронично. Может, в другом мире у меня бы и получилось. Но я бы лучше представил мир, в котором не испытывал такой потребности. Я не умер. Мне нравилась девушка, которая сказала мне в лесу за своим домом, что я ей не нравлюсь. В этом смысле не нравлюсь. И ничего страшного не произошло. Я не пошел обратно в лес, надеясь случайно на нее наткнуться, потому что мне это не было нужно. Я пошел на собственный выпускной, окончил школу, поступил в колледж со стипендией и взял кредит на учебу, который потом выплачивал десять лет – но это ничего, потому что мне нравилось учиться. Возможно, я выучился на графического дизайнера. Может, у меня была двойная степень по физике и художественным иллюстрациям. Может, после колледжа я зарабатывал на жизнь комиксами, а может, мне пришлось устраиваться на обычную работу. Я женился на девушке, которой не надо было задумываться, что я для нее значу. Ноэми поняла, что все эти годы любила Гэтана, и они купили домик у океана, где жили с целой оравой животных. Мы с семьей навещали их летом, и мои дети называли их дядей и тетей. У Эмберлин уже был человек, который любил ее и делал счастливой. Может, их будущие дети были высокими и рыжеволосыми – или крошечными, с очень специфическим музыкальным вкусом. Но в любом случае сердца у них были размером со вселенную. Когда мы приезжали на Рождество к родителям, мы с Эмбер вместе забирались на крышу и развешивали гирлянды. Потом мы возвращались и рассказывали нашим супругам обо всех прошедших солнцестояниях. И мы жили долго и счастливо, пока совсем не состарились, а потом умерли, ни о чем не жалея.

Ноэми вышла из машины. Гэтан в полном ошеломлении подождал, пока она дойдет до двери. Место, куда она его поцеловала, горело розовым огнем на его губе, словно он поднес ко рту свечу, и она освещала его кожу изнутри. Потом он уехал, сияя искренней, незнакомой улыбкой. Он был влюблен, и она, хотя отлично знала, что он за человек, хотя могла бы смешать его с грязью – и сделать это с жестокой утонченностью, – хотела, чтобы он был в безопасности.

Наверное, он чувствовал себя непобедимым.