Не чужие

Я слышу гул турбин. Больше всего ненавижу момент взлета. Когда самолет стремительно набирает скорость, а потом отрывается от земли, паря в невесомости, и никогда наверняка не знаешь, взлетит он или грохнется обратно, протаранив собой все вокруг.

Но в этот раз я совершенно забываю о своих страхах. Больше всего меня беспокоят зеленые пряди в моих волосах. Вот же засада. Решила выкраситься в этот цвет, чтобы отца позлить, а сейчас мечтаю о шапке, которую дома забыла. Чтобы весь этот ужас спрятать под нее. Вряд ли таким взрослым мужчинам, как Давид, нравится такое.

А может, это не Давид? Может, показалось?

Я медленно поворачиваю голову в его сторону. Взглядом сначала шарю по его ботинкам. Несмело изучаю его ноги, разглядываю пряжку ремня, любуюсь мощной шеей, губами, а потом вздрагиваю, потому что глаза мужчины оказываются открыты и он с насмешкой смотрит прямо на меня.

Я резко отворачиваюсь. Сердце с силой грохочет в груди. Кончики ушей горят. Коленки дрожат. Словно меня застали за чем-то неприличным.

Нет, это точно Давид.

— Ты мне вовсе не нравишься, — произношу я с вызовом, наконец-то взяв себя в руки. И в самом деле, чего это я? С каких пор стала робеть под пристальным мужским вниманием? — Просто твое лицо мне кажется знакомым.

Я все же нахожу в себе смелость посмотреть на него в открытую. И сразу же натыкаюсь на снисходительную улыбку.

Не верит.

— Подкат не засчитан, — качает он головой. — Давай, у тебя есть ещё четыре часа, чтобы попробовать увлечь меня так, что я соглашусь уединиться с тобой в тесном туалете и дать то, чего ты так хочешь.

От такой наглости я на мгновенье теряю дар речи. Открываю и закрываю рот, чувствуя себя немой рыбой.

— Да ты дурак, — от переизбытка эмоций мой голос звучит достаточно громко, чтобы на нас обратили внимание пассажиры, чьи места расположены рядом. — Я, вообще-то, из Красноселки. И я почти уверена, что видела тебя там.

Выражение лица мужчины мгновенно меняется. Он щурится, внимательно рассматривает меня, словно силится вспомнить, где именно мы могли пересечься. Теперь в его взгляде нет высокомерия, лишь заинтересованность.

— У меня там бабушка жила, я часто там бывал, но тебя не помню, — заключает он.

— Конечно, ты меня не помнишь, — фыркаю я, — мне тогда двенадцать было. Ты с каким-то парнем к нам приходил. Я внучка Полины Николаевны. Каретниковой.

— Ты Лера, что ли? — с недоверием спрашивает он.

— Да, — выдавливаю из себя восторженное, потому что: о боже мой, он помнит мое имя! Этот невероятно крутой, сексуальный, взрослый и с виду опасный мужчина помнит, как меня зовут!

Но внешне я, конечно же, невозмутима. Первое правило укрощения мужчин — не показывать им свою заинтересованность.

— Неожиданно. — Его взгляд опускается вниз. На мою грудь. Которая, кстати, вообще не выдающаяся, благо под свитером лифчик с пуш-апом, поэтому теперь она тянет на что-то среднее между первым и вторым размером. Непроизвольно распрямляю плечи, выпячивая грудь вперед. Задерживаю дыхание.

— А ты куда летишь?

Я решаю: раз мы признали друг друга, оказались земляками, то теперь можем и поболтать.

— По работе лечу, — ровным тоном произносит Давид и достает из кармана беспроводные наушники.

Вот и поговорили.

Класс.

Остаток пути я провожу наедине со своими мыслями. Я зла на себя за зеленые пряди волос. Конечно, он не заинтересовался во мне. Я ведь выгляжу словно подросток, а не взрослая женщина, с которой можно завязать отношения.

Почему жизнь так несправедлива ко мне? Я, можно сказать, восемь лет этой встречи ждала, а тут такое. Внезапно стало жаль себя, захотелось расплакаться. Настроение ни к черту. Не хочется уже никакого Мадрида.

— Ох, — напрягаюсь я, когда самолёт хорошо так встряхивает. А потом ещё раз. Я с силой цепляюсь в подлокотник, рвано хватаю ртом воздух. Мы падаем?

— Успокойся, мы всего лишь вошли в зону турбулентности, — звучит спокойный голос Давида. Я что, произнесла это вслух?

— Я не очень люблю летать, — признаюсь и тихо вскрикиваю, когда меня подкидывает в кресле. — Мы ведь не разобьёмся? — смотрю на него с надеждой.

— По статистике, за последние двадцать пять лет не произошло ни одной авиакатастрофы из-за попадания в зону турбулентности. Так что глубоко дыши и перестань поддаваться панике, — мягким тоном произносит он. Как он вообще может оставаться таким спокойным в этой ситуации?

Несколько раз мигнули лампы.

— Это не к добру, — загробным голосом шепчу я, а потом ощущаю, как к моей руке прикасается Давид. Меня прошибает электрическим током.