«Не чужие» и другие истории

– Браво! Всё те же на арене! – зло выкрикнул Леонид и начал хлопать в ладоши. Старичок в платке и бородатый бас кинулись к Анне, которая схватила с подзеркальника мраморную пепельницу и уже размахнулась, чтобы бросить.

В сутолоке у дверей Шуберт почувствовал, как Валентин сжал его руку.

– Спускайся и жди меня внизу.

Сбежав по ступенькам, Шуберт выскочил на улицу, в теплую промозглую слякоть. Шмыгнул под козырек автобусной остановки. Перед глазами у него до сих пор стояла сцена, разыгравшаяся в прихожей. Вспоминая лицо женщины, искаженное ненавистью, он невольно понимал, что не он был причиной божественного гнева. Улыбка, взгляд, тяжелая пощечина были наказанием за другие, куда более весомые грехи, чем сегодняшняя выходка Валентина Сергеевича, нарочно явившегося на семейный праздник в сомнительной компании. Шуберт слишком явственно осознавал, что он лишь помеха, случайность, соринка, попавшая в механизм. Ему и в самом деле лучше было уйти прямо сейчас – сесть на автобус, доехать до ближайшего метро… Но не мог сойти с места, прилипнув взглядом к дверям подъезда, козырек над которым был украшен бронзовыми гербами и лавровыми листьями.

Валентин наконец вышел, вылетел из дверей. Шуберт кинулся ему навстречу. Тот привычно поднял руку, подзывая такси.

В фойе гостиницы пришлось ждать, пока портье заселит в номера группу иностранцев. В туалете Шуберт протер салфеткой туфли, но почему-то не почувствовал прежней радости обладания настоящим сокровищем. Всё это время Валентин Сергеевич молчал.

В номере, не снимая мокрого плаща, тот лег на кровать.

– Мерзко признаваться, но это всё вранье. Творческий кризис, метания… Балаган, – сказал он хрипло. – Была история с учеником. Довольно грязная. Мы зашли слишком далеко, а потом он всё рассказал родителям. Деньги… Дело замяли, но все они знают. Смешно… не могу его забыть.

На его лице появилось выражение, заставившее сердце Шуберта болезненно сжаться. Стало вдруг понятно, что прыжок с балкона вовсе не вычеркнут из планов, а только отложен до времени.

Валентин Сергеевич сел на постели, обхватил руками голову. Потом, после тяжелой длительной паузы, поднял на Шуберта недоумевающий взгляд.

– Ты всё еще хочешь остаться? Хорошо. Иди в душ. Я после…

Он дотянулся до пульта и включил телевизор, нашел новостной канал.

Шуберт ушел в ванную, разделся, сел на керамический бортик и почувствовал, как наваливается усталость. Он знал, что ничего не сможет изменить. Впечатления бесконечного дня мешались в его сознании и наконец словно оборвались над краем пропасти. Всё кончилось.

Голос теледиктора был слышен сквозь неплотно прикрытую дверь.

– Над Европейской частью неподвижно застыл аномальный атмосферный фронт, препятствующий проникновению холодного воздуха. Но уже во вторник установится холодная погода. Перемещение воздушных масс…

Наконец, дрожа от холода, Шуберт решился выйти из ванной. За распахнутым окном стояла темень, тянуло морозным дыханием приближающейся зимы. Он оглянулся и понял, что комната давно уже пуста.

Брить или Не брить

Женщина с ярко-рыжими волосами, полноватая, сидела за столиком кафе-шашлычной. Это была одна из тех романтических натур, кто, даже перешагнув рубеж «баба ягодка опять», не изменяют моде своей юности и продолжают носить летящие юбки годе, полупрозрачные кофточки с открытыми плечами, соломенные шляпы.

Пляжную шляпу женщина сняла и положила рядом на коленкоровый диван. Поправила бусы из поддельной бирюзы, достала зеркальце и начала обводить лиловой помадой рот с опущенными уголками. Помада ложилась неровно – мешали отчетливо видимые усики над верхней губой.

Пристальный наблюдатель мог обнаружить некое стоическое сродство рыжеволосой женщины и заведения общепита, владельцы которого так же упорно сопротивлялись неумолимому движению времени. В недавно обновленных интерьерах кафе ощущался неистребимый дух 90-х – смесь дешевизны и вычурности. Неровные, наспех покрашенные стены украшали золотые карнизы и картины в рамках из турецкого позолоченного пластика. Коленкоровые диваны и стулья из железных гнутых трубок не отличались ни удобством, ни красотой. Папки с прейскурантом еды и напитков были сделаны из такого же коричнево-красного коленкора.