( Не) чужой ребёнок (СИ)

Я вижу, что она расстроена моей реакцией. И рад бы пойти навстречу, понимаю, что лечение ребёнка – святое. Но даже при большом желании не могу ей ничем помочь! Раньше, чем вернётся Любовь Михайловна, отпустить куда бы то ни было ещё одного хирурга невозможно, поскольку банально некому будет работать.

- С семнадцатого, – говорю строго, чтобы дать понять, что решение окончательное и ничего иного Лиза от меня не добьётся.

В конце концов, я же не отказываю, а лишь прошу перенести дату. Пусть ищет решение.

- Мне нужно с десятого, – продолжает настаивать. – Нас и так вставили в график каким-то чудом, у врача всё расписано было на месяцы вперёд. А тут так совпало, что я наконец собрала деньги и отменилась операция у другого ребёнка. Нам нельзя тянуть, ещё полгода назад нужно было срочно оперировать, только денег не хватало.

Да понимаю я всё! Но не могу вывернуться наизнанку!

- Послушай, Лиза, – перебиваю, потому что должен проявить твёрдость, пока она меня не разжалобила своими рассказами о больном ребёнке. – Я уже сказал: раньше семнадцатого подписать никак не могу. Я всё понимаю и искренне желаю твоему ребёнку выздоровления. Но отпустить тебя сейчас возможности нет никакой. Ты же сама понимаешь, что три хирурга на отделение – это критически мало. А ты хочешь оставить нас с Лазаренко вдвоём? А оперировать мы должны круглосуточно без отдыха? Или отправить в операционную интернов?

Я завожусь и злюсь. Не на Лизу, а на ситуацию, в которой я не могу ей ни отказать, ни разрешить.

- Но что же мне делать? – она взволнована, но я давлю в себе реакцию на её эмоции.

- Например, попытаться передвинуть дату операции, – в ответ она отрицательно мотает головой. – Или пусть ребёнка повезёт кто-то другой. Неужели никто из твоих не может тебя подстраховать?

Хочу сказать, что у ребёнка должен быть отец, который несёт ответственность наравне с матерью, но осекаюсь, понимая, что после войны это предположение может оказаться неверным.

- Как вы себе представляете? Ваня маленький ещё, врачей боится. Для него любые больницы – ужасный стресс. Он без меня не сможет. Да и некого попросить…

Сердце разрывается. Оказывается, этот орган у меня не атрофировался, просто после войны забаррикадировался, не в силах реагировать на внешние раздражители. Теперь же явственно чувствую: броня пробита. Нет ничего важнее, чем здоровье детей. Но Лиза должна поискать решение вне больницы, потому что тут – тупик…

- Я тебе своё решение сказал. Другого выхода нет. Я не имею права подписать тебе заявление в нынешней кадровой ситуации.

Проговариваю быстро, пока она не разжалобила меня окончательно.

- Но, может, Любовь Михайловна сможет перенести отпуск?

- Нет, у неё уже куплена путёвка, – отвечаю довольно резко.

Злюсь неимоверно. Я загнан в угол, выхода из которого нет. Вынужден оправдываться. Но делаю это грубее, чем следовало бы.

- И потом, не сравнивай себя с ней! Она всю войну в операционной простояла. А ты в это время, насколько знаю, своё мягкое место за границей грела! И это ещё вопрос, как тебе удалось выехать, если ты как медик – военнообязанная! Тоже ребёнком прикрывалась? Или успела выехать до войны, а потом не посчитала необходимым вернуться?

Молчит – ей нечего ответить! Меня, конечно, несёт. Но тема войны до сих пор весьма болезненна для всех, кто вынес её на своих плечах.

- У неё муж и сын в боях погибли! – продолжаю напирать. – И в отпуске она была в последний раз ещё до войны…

Лизино лицо быстро меняется, кажется, даже приобретает землистый оттенок. Растерянно хлопает глазами. Губы двигаются, будто она что-то шепчет.

Ещё не успев закончить фразу, хочу вырвать себе язык, потому что её реакция кричит: я говорю что-то ужасное… Запоздало признаю, что ничего о Лизе не знаю, кроме скупых данных в личной карточке. Много лет назад после развода я вычеркнул её из жизни и, придя сюда, не захотел воскрешать в памяти болезненное прошлое.

Лиза резко разворачивается и выскакивает из кабинета, так и не сказав мне больше ни слова.

- Лиза! – спохватываюсь слишком поздно, когда она уже хлопает дверью.

--------------------------------

[1] А. Гайдар. “Сказка о Военной тайне, Мальчише-Кибальчише и его твердом слове”.

Глава 17

Лиза

Вылетаю из кабинета Доценко и, не разбирая пути, несусь вниз. В груди полыхает. Горит так, что выдержать не могу. Оказавшись во дворе, жадно вдыхаю морозный воздух, но не чувствую облегчения. Бегу по дорожкам к выходу из больницы. Подальше от этого проклятого места, от этого чудовища… Как я могла когда-то считать его человеком?

Да как он смеет после того, что бросил нас с сыном, теперь ещё и заявлять, что я – человек второго сорта? Только потому, что вынуждена была уехать за границу… Как он может даже в один ряд поставить здоровье ребёнка, пострадавшего от войны, и отпуск пусть и самого доблестного военного врача? Как можно настолько утратить совесть и человеческий облик?