Не-доросли. Холодные перспективы

– Я слышала, как пан Кароляк представлял вас моим гостям, пан Невзорович, – сказала, улыбаясь, хозяйка дома. – Приятно видеть в моих стенах столь храброго и великодушного юношу. Прошу располагать моим гостеприимством без стеснения. Познакомьтесь (она повела рукой в сторону девочки – дочь стояла на две ступеньки выше матери и с любопытством разглядывала Глеба) – моя младшая дочь, Целина Шимановская.

– Восхищён, – поклонился Глеб. – Восхищён красотой как матушки, так и дочери. Готов быть кавалером…

Слов Глеба были прерваны многочисленными смешками, прокатившимися по залу, и он смутился, сообразив, что в кавалерах у матери и дочери вряд ли есть недостаток.

Смущение разрядилось, когда Олешкевич весело воскликнул:

– Пани Мария, может быть, вы сыграете нам какое-нибудь своё новое сочинение?! Я думаю, несправедливо, что в Германии, Швейцарии и Италии их уже слышали, а мы, ваши земляки в чужом городе – ещё нет!

Окружающие приветственно зашумели, захлопали в ладоши – слова пана Юзефа понравились всем.

Шимановская не стала жеманиться и отнекиваться – видно было, что музыка для неё – истинное удовольствие. Она неторопливо прошла к стоящему в углу зала фортепиано, откинула крышку, взяла несколько нот и удовлетворённо кивнула – настраивать инструмент не требовалось. Кароляк торопливо подставил к фортепиано табурет, пани Мария присела и бросила пальцы на клавиши.

Музыка плыла по залу, а Глеб вдруг вспомнил урок в корпусе, когда кадеты танцевали под полонез Огинского. За окнами в свинцовых переплётах наваливалась на город синими сумерками сырая питерская зима, а ему казалось, что там на самом деле – леса и болота, подёрнутые пеленой зимней литовской вьюги.

В корпус Глеб возвращался уже в полной темноте. В фонарях плясали бледно-жёлтые языки масляного пламени, на площадях горели костры, сложенные из обломков брёвен (остатки разрушенных недавним наводнением кораблей и домов) – погреться запоздалому прохожему в сильный мороз. Цокали копыта по мёрзлой заснеженной мостовой, фаэтон покачивало на булыжниках брусчатки, кучера покачивало в такт.

У въезда на Исаакиевский мост Невзорович повернулся лицом к Кароляку, который зябко кутался в меховую полость.

– Спасибо, – серьёзно сказал Глеб. – Очень интересные и приятные люди.

– Особенно пани Мария и панна Целина? – поддел Габриэль.

– Не без того, – согласился Невзорович смущённо и весело. – Но и пан Олешкевич… и другие…

– То ли ещё будет, дружище, то ли ещё будет, – загадочно пообещал Габриэль.

2

Котёнок был худой и неприглядный. Короткая серая в тёмную полоску шерсть свалялась и торчала клочьями, прикрывая там и сям небольшие пятнышки лишая. Он жался в углу парадного, крупно дрожал (в парадном было холодно – печи, должно быть, были не топлены с утра), глядел на людей круглыми испуганными глазами и пискляво мяукал.

– Опять подкинули, – сказал Габриэль, остановившись перед лестницей. В голосе его послышалась усмешка, и Глеб, тоже остановившись, посмотрел сначала на котёнка – сочувственно, потом на Кароляка – удивлённо, не понимая насмешки в его словах.

– Опять? – переспросил он.

– Поймёшь, – немногословно ответил Габриэль, поднимаясь на одну ступеньку. – Идём, чего остановился?

– А котёнок как же? – мигнул Невзорович в недоумении.

– Не беспокойся, о нём найдётся кому позаботиться, – сказал Габриэль всё с той же улыбкой, которая, между тем, нравилась Глебу всё меньше и меньше. Но он тут же задавил в себе это мгновенное чувство – пан Адам отзывался о Кароляке хорошо, значит, его, Глеба, впечатления – дело десятое. Наносное. То, что должно исчезнуть при дальнейшем знакомстве.

По лестнице поднимались не спеша.

– Мы не позвонили в дверь, – вспомнил вдруг Глеб, приостанавливаясь на очередной ступеньке, но Кароляк только отмахнулся:

– Не надо. Пан Юзеф не любит церемоний и всегда настаивает, чтобы заходили попросту.

– Пан Юзеф – интересный человек, – сказал Глеб задумчиво, вспоминая знакомство с Олешкевичем в салоне Марии Шимановской.

– Чрезвычайно, – охотно согласился Габриэль, и на этот раз в его улыбки не было ни тени насмешки, так не нравившейся Невзоровичу. – Ты, наверное, не слышал, но он предсказал наводнение, то самое, время которого ты со своими друзьями-москалями совершили столько подвигов.

Насмешка проснулась опять, но на этот раз она была незлая, и Глеб не стал обижаться. Да и к чему – не хотел же ведь Габриэль на самом деле посмеяться над ним или его оскорбить. Не с чего же?

– Каким образом? – несколько оторопело спросил Глеб, пытаясь догнать широко шагавшего со ступеньки на ступеньку Габриэля. Тот в ответ только молча пожал плечами – должно быть, и сам не знал, каким образом Олешкевичу удалось такое.

В бельэтаже Кароляк остановился перед тяжёлой даже на вид дверью в квартиру, поджидая чуть отставшего от него Невзоровича и предупредил вполголоса:

– Только ничему не удивляйся… так надо.

– Чему? – не понял Невзорович.

– Поймёшь, – опять сказал Кароляк, отворяя дверь. Мелодично звякнул колокольчик, Глеб перешагнул порог вслед за Габриэлем и оказался в просторной прихожей с арабской росписью на белёных стенах.