Не доверяй мне секреты

Она улыбается:

– Ну что ж, я рада. Правда, честное слово, рада. Ты заслужила свое счастье. Впрочем, мы все его заслужили.

Не могу поверить, что она искренна. Жду, что она скажет еще что-нибудь, что-нибудь колкое, но она молчит. Мы заканчиваем с десертом, я тоже откидываюсь на спинку стула, поглаживаю живот.

– Вкусно здесь готовят.

Она кисло улыбается.

– А где ты остановилась? У мамы?

– Нет. В женском монастыре в Бордерс.

– В монастыре? В католическом монастыре? С монашками?

– Да.

– Не может быть! – смеюсь я.

– А что тут удивительного?

– Ну как же! Я ж помню, что твоя мать никакими пряниками не могла заманить тебя в церковь. Ты ж с двенадцати лет уже называла себя атеисткой, забыла?

– Мм… да, я и была атеисткой. Но я изменилась. Ухожу в монастырь, для начала послушницей. Хочу стать монахиней.

– Потрясающе… впрочем, что я, ладно. – Пожимаю плечами. – Это дело твое.

Я улыбаюсь, стараюсь делать это искренне. И вдруг понимаю, что действительно улыбаюсь искренне. Правда, это как-то не вяжется с ней, но, ей-богу, мне хочется пожелать ей удачи.

– Я, конечно, удивлена, но… это хорошо.

– А что тут удивительного? Ты же за Пола Адамса выскочила? А этот номер почище будет.

– Что-о?

– А ты чего ждала? Что я ничего тебе не скажу? Ошарашила и думаешь, что я буду только улыбаться и поздравлять, да? – Голос ее становится жестким и неприятным. – Пол Адамс! Ты что, черт возьми, с ума сошла? Отец Розы! Ты вышла за отца Розы!

Я сижу, откинувшись на спинку и сложив руки на груди.

– Интересно выражается будущая монашенка, – говорю я спокойно. – А я все думала, когда же прежняя Орла покажет зубки.

– А что такого? Я обрела Бога, в нашем возрасте это неудивительно, такое часто случается. А вот ты…

– Ты мало знаешь, Орла, о моей взрослой жизни, как, впрочем, и я о твоей… – Неожиданно меня охватывает усталость. Я откидываю волосы назад и с усилием заставляю себя сидеть прямо. – Так что давай-ка лучше перестанем притворяться друг перед другом, и ты прямо скажешь, зачем сюда явилась и что тебе от меня надо.

– Ну хорошо. – Она переводит дух, отодвигает стакан с водой в сторону и кладет руки на стол. – Может, тебе это и не понравится, но я хочу, чтобы ты помнила: зла я на тебя не держу.

– Ладно, ладно, выкладывай.

– Просто хочу исправить прежние ошибки. Хочу примириться с людьми, которым сделала больно.

У меня холодеют сначала кончики пальцев, потом руки, затем холод охватывает все тело, и я начинаю мелко дрожать.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я ходила на исповедь, исповедалась. И теперь мне нужно исповедаться перед людьми, которым мои поступки причинили вред, – говорит она не то чтобы весело, нет, но каким-то отвратительно слащавым тоном. – То, что случилось с Розой, было ужасно. Мы поступили плохо, неправильно, а потом еще усугубили это, обманув и полицию, и самих себя.

– И это ты говоришь мне? – Не знаю, смеяться мне или плакать. – С каких пор ты взялась судить о морали?

– Не сердись, Грейс. – Она пытается взять меня за руку, но я вовремя отдергиваю ладонь. – Тут дело не столько в тебе и во мне, сколько в элементарной справедливости.

– Послушай, Орла, я выплатила все свои долги, понятно? – Понижаю голос: – Может быть, я не была до конца честной со своими близкими, да и с обществом тоже, но с собой я всегда была честной и себя не обманывала. – Делаю паузу, тщательно подбираю слова. – Я искупила все грехи, которые когда-то совершила.

– Но надо же принести покаяние…

– Я не католичка. И что касается меня, религия здесь ни при чем. Надо просто вести себя так, как требует справедливость.

– Но и я тоже так считаю. – Она наклоняет голову набок. – Мне как раз и нужно поступить так, как требует справедливость. Неужели ты этого не понимаешь?

– И как ты это себе представляешь?

– Надо все рассказать Полу.

– Зачем? Господи, зачем?!

– Чтобы он узнал правду и почувствовал облегчение.

– Ценой распада семьи?

Я повышаю голос. Чувствую, дамы за соседним столиком поворачивают голову в мою сторону.

– Ценой счастья его дочерей? – Я прихожу в неподдельный ужас. – Мы же с тобой договорились хранить это в тайне! – Я стучу кулаком себе в грудь. – Пол – мой муж. У нас с ним две дочери. Если ты расскажешь правду о том, что случилось в ту ночь, то разрушишь нашу жизнь, каждого из нас в отдельности и всего семейства. Это что, тебе твой поп насоветовал? Неужели ты думаешь, что это угодно Богу?

– Но поставь себя на мое место, – говорит она вкрадчиво, черные глазки блестят, как расплавленный битум. – Мне же надо очистить совесть, чтобы уйти в монастырь.

Я встаю и беру стоящую на полу сумку.

– Так и знала, что ты нисколько не изменилась. Ты чуть не надула меня, но я, черт возьми, знала. Вся в мать, честное слово. Думаешь только о себе.

Роюсь в сумочке, достаю кошелек, вынимаю тридцать фунтов и швыряю на середину стола.

– Отправляйся обратно, откуда явилась, дорогая Орла. И держись подальше от меня и от моей семьи. Иначе берегись, я за себя не отвечаю.

Я поворачиваюсь, но она хватает меня за руку:

– Даю тебе десять дней. И ни дня больше. Или сама все расскажи Полу, или это сделаю я. Выбирай.