Не доверяй мне секреты

Едва дождались сегодня последнего звонка. Мы с Орлой сидим в автобусе. До поселка ехать двадцать минут, и мы обсуждаем предстоящую школьную дискотеку: что наденем, с кем собираемся танцевать, получится ли пронести водку. На полпути водитель останавливает автобус: заметил, что парни на заднем сиденье курят. Делает строгое предупреждение, шагает до конца прохода с видом генерала, угрожая немыслимыми карами, хотя мы все прекрасно знаем, что у него на это нет никаких прав. Потом он снова садится за руль и едет до самого клуба, где все высыпают из автобуса. Мы с Орлой расходимся в разные стороны, она в одну, я – в другую. Я обещаю позвонить и бегу со всех ног, чтобы догнать Юана. Он идет вверх по дороге к нашим домам, противно треща пальцами, каждым по очереди, сначала на одной руке, потом на другой. Он всегда так делает, когда волнуется или о чем-то тревожится.

– Сегодня наши с тобой мамаши поехали в Эдинбург за покупками перед Рождеством.

Он шагает, широко ставя ноги, и я, отдуваясь, стараюсь поспеть за его быстрым шагом.

– Надеюсь, купят мне наконец новый проигрыватель. А ты чего ждешь в подарок?

Он не отвечает. Лицо строгое, сдержанное, словно он что-то обдумывает, очень важное, о чем мне знать не полагается. И продолжает трещать пальцами. Звук этот настолько ужасен, что я стискиваю зубы и хватаю его за руки.

– Макинтош! – орет кто-то за спиной.

Я оглядываюсь. Это Шагс Макговерн, парень, которого все боятся.

– Не оборачивайся, – говорю я.

Юан вырывает руки и оборачивается. Останавливается. Ждет. Я тоже жду. Шагс догоняет. Все лицо его усеяно прыщами, некоторые огромные, багрово-красные, воспаленные, из которых даже гной сочится.

– В общем, тебе крышка, Макинтош.

Указательным пальцем он проводит себе по горлу, а потом тычет им в Юана.

– После футбола, усек?

Он поворачивается и идет обратно в сторону клуба, где его поджидают еще несколько парней.

Сердце мое сжимается. У Юана такое лицо, будто его сейчас стошнит. Я беру его за руку. Он резко отдергивает ее.

– Я все расскажу папе, и твоему папе тоже, и они заявят в полицию, – торопясь, говорю я.

– Я тебе расскажу! Попробуй только, – смотрит он на меня уничтожающим взглядом. – Еще хуже будет.

– Тебе нельзя с ним драться! – шепчу я. – Он же подонок. Он убьет тебя.

– Хватит об этом. И не вздумай никому говорить, поняла? – Он тычет в меня пальцем. – Я знаю, что надо делать.

– Что? – спрашиваю я, толкая его к живой изгороди.

Я действительно чуть с ума не схожу. Щеки пылают, глаза щиплет, сейчас расплачусь.

– Не связывайся ты с ним. Он же безбашенный. Он тебя покалечит, попадешь в больницу.

– Не успеет. Я его сам покалечу.

– Но, Юан…

Я хватаю его за лацканы пиджака, притягиваю к себе. От него пахнет классной доской, и сигаретами, и еще чем-то, присущим лишь ему одному, этот запах, сколько я себя помню, всегда успокаивал и подбадривал меня, был для меня источником силы.

– Я так боюсь, что он изобьет тебя…

Голос мой едва слышен. Я утыкаюсь лицом ему в рубашку, вытираю о нее слезы.

– Ты пойми, тут ничего не поделаешь. Если не пойду сейчас, через месяц или через год все равно придется. Надо покончить с этим делом раз и навсегда.

Он обнимает меня за талию, и весь остальной путь мы идем, прижавшись друг к другу. Доходим до его калитки, он отпускает меня, и я стою, раскачиваясь на каблуках:

– Я пойду с тобой.

– Нет, нельзя, ни в коем случае, – говорит он и трет мне ладони. – Тебя могут застукать. Не волнуйся, со мной ничего не будет.

Он идет по дорожке к дому, потом оборачивается и кричит:

– Спасибо, что переживаешь за меня!

И, проходя в дом, снова оборачивается и улыбается.

Я не сомневаюсь, что вижу его улыбку в последний раз. Наверняка ему проломят голову и его ждет коматозное состояние и инвалидная коляска. В самом крайнем случае выбьют все зубы. Все знают, какой жестокий этот Шагс. Он или мучит животных, или ищет, с кем подраться. Его часто забирают в полицию, совсем недавно забрали за то, что он сломал кому-то ключицу. А в прошлом году отстранили от занятий в школе за наркотики, он их приносил прямо в класс, и два месяца он провел в Эдинбурге, в «доме для нехороших мальчиков», как выразилась моя мама. А когда вернулся, сразу занялся сведением старых счетов – считает, что это Юан настучал на него. А уж если Шагс хочет подраться, от него не отвяжешься.

Футбольный матч молодежных команд начинается в семь часов. Без пятнадцати я стою у окна своей спальни и вижу, как Юан выходит из дома – его одинокая фигура с рюкзачком через плечо спускается по склону холма. Молиться я умею плохо, но остаток вечера провожу на коленях, умоляя Бога защитить его.

К девяти часам я уже места себе не нахожу и, когда раздается звонок в дверь, мчусь вниз, не разбирая дороги и чуть не сбив с ног маму. Это Юан. Я выхожу к нему, осматриваю с ног до головы и вижу, что на нем ни царапинки. Чтобы убедиться окончательно, я даже ощупываю его лицо, руки и грудь.

– Мне бы надо почаще драться, – смеется он.

Я крепко обнимаю его, а он и бровью не ведет.

– Ну, что там было? – Я гляжу на него во все глаза. – У тебя нет даже ни одного синяка!