Не ее дочь

Эмма хихикает и высовывает язык, чтобы поймать капельки, которые падают ей на щеки и волосы. Подойдя к машине, я опускаю Эмму, и она мокрой змейкой соскальзывает на землю. Я усаживаю ее в «Форд» и помогаю переодеться в сухое. Мы выезжаем на шоссе, и я одно за другим перебираю в памяти все события последних месяцев: мои намерения, действия, риски. Я смотрю на Эмму в зеркале заднего вида – ее щеки, еще розовые после купания.

Я веду машину, думая о последних сумках, которые нужно собрать, и о мусорных пакетах, которые нужно наполнить и выбросить. Я поправляю зеркало. Эмма улыбается, ее влажные локоны прилипли к голове.

Неопределенность будущего раздирает меня на части. Что будет с Эммой? Что случится со мной? Но по мере того, как мы преодолеваем милю за милей, в голове свербит одна-единственная мысль: у меня получилось. В мире, помешанном на новостях и кричащих заголовках, история Эммы Грейс Таунсенд включена в бесконечный список прочих историй. Она соперничает с бомбардировками, стрельбой в школах и постоянными выборами. Ее история недостаточно впечатляюща.

Позже я купаю ее, втираю ей в волосы кондиционер и смотрю, как она плещется с игрушками. Я выдавливаю на ее зубную щетку пасту без фторида и помогаю почистить зубы, пока впитывается кондиционер. Она сплевывает в воду молочно-белую пенистую массу и улыбается мне, демонстрируя результат. Я киваю и споласкиваю кондиционер. Эмма вытаскивает пробку, чтобы спустить воду, и встает, раскинув руки в ожидании полотенца.

Я заворачиваю ее в хлопковое полотно, подхватываю и вытираю мокрые волосы. Потом покрываю ее поцелуями, читаю ей четыре сказки, даю банан и снова заставляю почистить зубы. Я пою ей песенки, пока она не начинает глубоко дышать, растянувшись на спине, а затем выскальзываю из комнаты и иду на свою половину съемной квартиры.

Я прижимаю руки к груди, потому что она болит в предвкушении неизбежного. Наливаю бокал вина, выпиваю его и просто смотрю через окно на улицу.

Я подумываю позвонить Райану. Он знает, что мы возвращаемся, и мне нужен человек, который скажет, что все нормально, я поступаю правильно. Узнал ли он уже правду? Но вместо этого я беру себя в руки и звоню Лайзе.

– Матерь Божья, где ж ты была, дурище?

Она шипит на меня, в точности как Брэд, и я это заслужила. Но все же последнее слово застает меня врасплох и вызывает улыбку, а спиртное согревает тело.

– Я тоже рада тебя слышать.

– Надеюсь, ты в больнице, тайно обручилась или прячешься, потому что выиграла в лотерею. Я не шучу. Только в таких случаях я могу простить, что ты так долго не звонила и не появлялась. Мои дети думают, что ты умерла. Или переехала. Но чаще все-таки, что умерла.

Я смеюсь по-настоящему, вопреки всему.

– Я и чувствую себя мертвой. Мне правда очень жаль, но ты не одна такая, клянусь. Я ни с кем не разговаривала. И не работала. Я… Просто я вляпалась в такое г-о-в-н-о…

– Почему ты произносишь «говно» по буквам? Рядом дети? Ты же знаешь, что я говорю это слово по двадцать пять раз на дню. Это одно из моих любимых слов.

– А я думала, что твое любимое слово «херня».

– «Херня» – мое самое любимое слово. А «говно» – одно из любимых.

Где-то на заднем плане ее ребенок кричит: «Мама, ты сказала “херня”!»

Лайза проносится по дому, дети чего-то от нее требуют, а потом хлопает дверь – вероятно, подсобки, – и Лайза снова слушает только меня.

– Так. Давай выкладывай.

– Ох, Лиз… Я… Боюсь, я не могу. Все так запутанно. По телефону точно не могу.

– Ты как вообще? Что-то стряслось?

Мать Лайзы два года назад умерла от рака прямой кишки. Она вела здоровый образ жизни, преподавала йогу, много ходила пешком, была вегетарианкой и занималась благотворительностью. С тех пор, несмотря на саркастичное отношение к жизни, в глубине души Лайза всегда ожидает худшего.

– Ну, и да, и нет. Я правда не могу рассказать по телефону.

– У тебя что – проблемы с законом или типа того? – спрашивает она с надрывом и нервно.

Я не знаю, что могу сейчас рассказать.

– Обещаю обо всем рассказать, когда вернусь. Но у меня есть новости об Итане. И новая драматичная история.

Я посвящаю ее в свое полное фиаско с Итаном. Лайза никогда его особо не любила, она терпела его, но считала, что он не для меня. А потом я рассказываю ей про Райана и Чарли.

– А почему ты оказалась на той огромной детской площадке? В вонючем Чикаго? С чего вдруг?

– Просто хотела кое-что проверить. Провести исследование. Мы подумываем добавить линию развивающих игрушек. Вот и хотела узнать, к чему тяготеют дети в других городах.

Ложь легко слетает с губ, хотя она вполне могла бы оказаться правдой, потому что я много раз занималась подобным. И все же в моем голосе звучит фальшь, и Лайза это чувствует.

– Так ты доехала аж до Чикаго, только чтобы посмотреть на детскую площадку? Ради исследования? Вместо того чтобы слетать туда, как ты всегда делала? Ясно-понятно.

– Ну, сама понимаешь, это не вся история. Но есть еще кое-что. И тебе это понравится. Позвонила моя мать.

– Ох ты ж, хрень собачья! Не может быть! Ей понадобились деньги?

– Именно так я сразу и решила.

– Так ты с ней разговаривала?