Не гасите света (Памяти Ильи Тюрина)

"Hельзя сказать, что он пишет для всех, но подобное невозможно в принципе - так что здесь мы его оправдаем".[6]

Перекресток

Моей матери не стало, когда мне едва исполнилось шестнадцать. Сказать, что ее смерть была для меня шоком, значит не сказать ничего. Мой внутренний мир сжался до четырех стен комнаты в малосемейке: в середине ее стоял гроб, в гробу лежал мертвый родной (два страшно сочетаемых слова) человек. Высокопарные слова иголками входили под кожу, рыдания родных и близких разрывали черепную коробку: Я почти не плакал, моя печаль гнездилась внутри, и как голодный птенец то и дело требовала пищи. Тогда я в первый раз умер (дай Бог, что второй была смерть физическая) вместе с ней, моей мамой, чтобы воскреснуть к новой жизни, многое (и многих) простив, но не себя: И теперь, по прошествии многих лет, "в белом венчике из роз"[7] впереди меня шествует моя боль.

Странное свойство человеческой психики заключается в необоснованной склонности к самообвинениям в смерти близких.

B стихах я сотни раз возвращался (и возвращаюсь!) к образу матери, словно вымаливая у нее прощение за то, что не успел высказать последних, быть может, самых важных в моей жизни слов:

Боль Ирины Медведевой, матери Ильи Тюрина, - крест, который суждено ей пронести через всю жизнь. Траурный август 1999 г. - месяц смерти Ее сына, канул в Лету, не канула в Лету частица Ей самое: Ее сын, память о Ее сыне, стихи Ее сына.

"С любимыми не расстаются, всей кровью прорастая в них"[8], слишком много в них от нас самих.

Судьба бросает через время и расстояния навстречу друг другу родственные души: с Ириной нас объединяет одна боль утраты, объединяет страшное испытание любви - смертью. И у меня и у нее - "смертная надоба" понимания, "смертная надоба" памяти во имя жизни близкого человека, ибо забвение страшнее смерти.

Путь

Стихи всегда личностны. Душа читателя - губка, впитывающая колдовской настой поэтических рифм. Я - читатель Ильи Тюрина, мне двадцать восемь, ему меньше девятнадцати. Между нами - вечность.

Его путь "был" стремителен, ярок и краток. Мысль, как всегда, опережает руку. Вычеркиваю "был" и прихожу к старославянскому "есмь". Илья - есмь, Илья в каждом слоге, запятой и точке.

Открываю тетради со своими девятнадцатилетними стихами и понимаю (очередной приговор самому себе), что в девятнадцать я не писал стихов, стихи начались гораздо позже, года два-три назад. По сравнению с Ильей, я - медлителен и неповоротлив. Мой путь растянут на десятилетия, его - умещен в трех-четырех годах. Создается ощущение, что Илья - предчувствовал сжатость отпущенного Ему на Земле срока. Hе потому ли стихи Его взрослее, мудрее и глубже возраста человека их написавшего?

В "механике" написания им стихов поражает фраза: "Вскакивает и ходит-ходит по кругу комнаты, и отталкивается руками от стены: короткий взбег - и прыжок, взбег и прыжок"[9].

Именно так, в муках, рождаются стихи. Стихи - Высшее проклятие поэта и Высший дар Творца человечеству. Их нельзя отвергнуть, ибо с ними отвергаешь самого себя.

"Ты не можешь покинуть меня, о моя неизменная часть,

Потому что и я не смогу отпустить на дорогу

Твое странное тело, ненужное ей и подчас

Hезнакомое мне и еще незнакомое Богу"[10]

Исход гениального поэта предопределен, - строчка за строчкой, рифма за рифмой его жизненные соки высосут стихи, чтобы, в конце концов, он сам стал стихами. Вот и имя Ильи Тюрина уже высечено золотыми буквами на русском поэтическом пантеоне. Вот и он стал чистой поэтической мыслью.

Читаем у Ильи:

"Мы же видим дорогу из окон

Дай нам Бог что-то знать про нее"[11]

А что, если Илья слишком многое "знал про нее"?

Моцарт

Гениальная музыка и гениальная поэзия "тысячей биноклей на оси"[12] нацелена в душу.

Параллели (и мередианы) в жизни и творчестве Моцарта и Ильи Тюрина неочевидны на первый взгляд, однако:

Чтобы не утверждали последователи Чичерина[13], трагическая глубина гения Моцарта полностью не раскрыта, и вряд ли будет раскрыта когда-либо. В этом трагедия гения, но в этом и его триумф. Моцарт всегда современен, потому что до конца не понят. Его кажущаяся легкость мгновенно перетекает во вселенскую грусть (в знаменитых фортепьянных концертах К488, К466, например); он - пронзителен, раним и тонок.

Hапротив, Илья Тюрин - поэт скорее тяжелый, чем легкий. Его поэзия - плотно скрученный клубок образов. Hо распутывать этот клубок (и так и не распутать до конца) предстоит еще многим и многим исследователям его творчества.

Современниками Моцарта была забыта не только его музыка, но и самое его имя. К счастью, Илье Тюрину забвение не грозит. Vivat!

Вслед за Моцартом, Илья Тюрин имеет "счастие увлечь свет за черту свою"[14], его "стих уже свою не чует скорость"[15], как музыка Моцарта - вне скорости, вне времени, вне пространства.

Илья способен увидеть "тень от смычка посредине безмолвия"[16]. А что, если это тень от смычка в изящной руке Моцарта?

Полеты во сне и наяву