Не герой

Рачеев до того был поражен видом приятеля, его речами, тоном, жестами, что ничего не возражал, а следовал за ним. Ползиков шел торопливо, нервной походкой, точно спотыкаясь. Воротник пальто все время был приподнят; он часто поправлял шляпу и очки, которые очень прочно сидели на его большом носу. Очевидно, это была только нервная привычка. Они прошли в Большую Морскую, поднялись наверх и заняли уединенную комнату в Малоярославском трактире. Ползиков заказал водку и какие-то закуски, и скинул свое длинное пальто. Они уселись друг против друга. Ползиков склонился к столу, подпер голову руками и долго рассматривал Рачеева, все время усиленно мигая глазами, словно собираясь заплакать. Рачеев теперь подробно разглядел его лицо. Оно никогда не было красиво. Но здоровье, которое дышало в каждой его черте и покрывало щеки ярким, свежим румянцем, скрадывало его недостатки. А умные, блестящие глазки в минуты ораторского вдохновения придавали этому лицу даже своеобразную красоту. Теперь оно было худо и бледно. Длинное, оно еще больше вытянулось от худобы, большой нос, казалось, еще несколько вытянулся или вырос, острая борода, в конце загибавшаяся кверху, придавала всему лицу злое выражение; только глаза остались все те же; их проницательность стала острее, а частое миганье делало их влажными и усиливало блеск. Густые рыжие волосы поредели, образовав над висками глубокие заливы.

– Да и ты, брат, Дмитрий Петрович, переменился! – сказал наконец Ползиков. – Только ты пошел на прибыль, а я на убыль… Да! Ну, что же ты все молчишь? Говори что-нибудь!..

– Эх, Антон Макарыч, погоди, дай опомниться! – промолвил Рачеев. – Поразил ты меня очень! Куда все девалось? Здоровье-то твое, здоровье?

– Все, брат, в борьбу за существование ушло! Все туда шлепнулось! Э, да что здоровье? Разве одно здоровье? И все прочее, что было, все унес этот проклятый закон!.. Ну-ка, почтим твой неожиданный приезд и нашу чудесную встречу! Ну-ка!

Он налил две рюмки и придвинул одну из них Рачееву. Тот чокнулся и выпил.

– Все туда ушло, Дмитрий Петрович, все! – прошамкал Ползиков закусывая балыком.

Благодаря недостатку зубов он как-то усиленно лавировал челюстями, что придавало ему совсем старческий вид.

– В Лету – бух! Вторично по тому же поводу!

Он опять налил и опять придвинул рюмку Рачееву.

– Нет, я больше не буду!.. – сказал тот.

– Что-о?

– Не буду, никогда не пью больше одной рюмки…

– Ну, это, брат, ты не смеешь! Сто лет не видались, я рад несказанно, а он – одну рюмку!.. Что это такое? Принцип? Наплевать на принцип! Эка, тоже удивить захотел! Мы, брат, не на такие плевали! Во какие принципы были! Величиною с римский огурец! Ну, пей, пей, не сумлевайся!..

Рачеев решительно покачал головой.

– Фу ты!.. Ну, а если бы я умирал и от твоей рюмки водки зависела бы моя жизнь… Тоже не стал бы нарушать принципа? А? Не выпил бы? А?

– Если бы умирал, выпил бы, но ты, слава богу, не умираешь…

– А-а! Значит, все-таки уступка! Утешительно! А то есть у нас такие принциписты, что ты тут хоть умирай, не отступят!.. Строгие! Принцип у них все, да только и есть, что принцип, а в голове и в сердце пусто… Вот какие есть!.. Так не выпьешь?

– Если надо, чтобы я пил… Послушай, – обратился Рачеев к лакею, – принеси-ка мне полбутылки белого столового вина!..

– Э-э-э! Компромисс! Вино – это компромисс водке!.. Ну, да не все ли равно!.. К делу. Так вот, говорю, все и ушло туда, в борьбу за существование… В утробу этого чудовища!.. Как хочешь, а я буду пить… Уж ты позволь мне… И почему ты не пьешь, я не понимаю!.. Какой такой принцип в водочном деле?..

– Это лишнее, Антон Макарыч, а я избегаю всего лишнего!..

– Лишнего? Ха, ха, ха!.. Избегаешь лишнего? А я наоборот: избегаю всего необходимого и принимаю только лишнее… В этом и заключается сладость жизни… Да… Так я пью, уж ты позволь…

Он выпил третью и, позабыв закусить, сейчас же стал наливать четвертую:

– Пустоты боюсь! – пояснил он.

– Скажи, пожалуйста, ведь ты обеспечен? – спросил Рачеев, которому хотелось поскорее, пока Ползиков не успел напиться, услышать от него связный рассказ. Уж он по всем приемам видел, что тот любит напиваться и непременно напьется.

– Вполне. Даже чересчур. Семь тысяч зарабатываю! – ответил Ползиков.

– И сколько мне помнится, ты был хорошим семьянином!..

– Д-да!.. Б-был-был-был!.. – не сказал, а пропел Ползиков и вдруг как-то неестественно рассмеялся.

Рачеева всего покоробило.

– Экий ты какой стал, Антон Макарыч! – промолвил он, качая головой.