Не гореть!

Заявление она и написала. Следующий пункт ее программы. Разумеется, смертельной, без права на ошибку. Пока Басаргин наматывал круги вокруг нее, не приближаясь при посторонних, Олька, всерьез чувствуя себя добычей на охоте, прокралась в отдел кадров. И там, налетев на Зою, принялась рассказывать ей о чудесном городе Харькове, чтобы хоть как-то оттянуть время. Подробно, цветасто, родители позавидовали бы. А самое главное — очень-очень долго.

В отпуск она тоже уходила медленно — выписывая каждую закорючку в заявлении и то и дело отвлекаясь на очередной рассказ. На сей раз обсуждали последние сплетни: главбухша с главным экономистом разводятся, кабинеты делят. Он, поговаривают, вообще увольняться собрался.

О ком толкуют все эти сумасшедшие канцелярские женщины, Надёжкина не имела ни малейшего представления, но сил терпеть на себе испытывающий взгляд Дэна у нее не было. А ведь ей еще к нему с отчетом переться.

«Ближе к вечеру», — решила Олька. Потому что в два у Пирогова совещание в городском управлении. Это не она отмазывается. Это полкан занят!

И каково же было ее облегчение, когда здание ГПСЧ огласилось звуком сирены. Из окна кадровиков, возле которого она сидела, только и увидела, как машина выехала. А значит, можно хоть немножко перевести дыхание.

Но вместо этого она вновь замерла в ожидании. На сей раз в диспетчерской. Опять тушили пожар. Не такой, на каком довелось побывать ей, но едва услышав об этом, Оля пристроилась на стуле у Машки и слушала переговоры по рации. Черт его знает, зачем ей было это нужно, но каждый раз, когда раздавался голос Басаргина — спокойный и такой… надежный, она чувствовала хоть какое-то облегчение от того, что с ним все хорошо. Она мухлевала, бахвалясь родителям, как много знает об огне. Ей мужества войти в горящее здание не хватило бы. Ей бы хотелось, чтобы было иначе. И, возможно, мужество и отвага компенсировались бы упрямством и дуростью. Но Денис находился там, где ей пришлось бы переламывать саму себя, чтобы быть. И этим она восхищалась даже тогда, когда совсем еще не знала его.

А теперь, узнавая все больше, уже не понимала, как можно добровольно от него отказаться. Потому что она по-прежнему верила тому, что помнила, но не тому, что видели ее глаза.

Бригада вернулась только к четырем вечера, грязная, обугленная, уставшая. Хотя не такая злая, как после пожара высотки — обошлось без жертв и излишних эксцессов.

Дождавшись, пока ребята придут в себя и, как минимум, примут душ и доберутся до кухни, но подгоняемая временем, которого в рабочем дне полковника Пирогова оставалось все меньше, Оля все-таки сунулась к Басаргину.

Тот торчал в учебке, разгребая какие-то бумаги. На звук открывшейся двери он поднял голову и удивленно спросил:

— А чего одна? Могла б Жорика для компании прихватить.

— Я не… — начала она и запнулась. И будто в пропасть — шагнула к нему. Страшно, а не шагнуть нельзя. — Жора ест. Нехорошо отвлекать человека, когда он ест.

— Действительно, нехорошо, — согласился Денис. — Меня можешь отвлечь — я не ем.

— У меня отчет… и дневник практики подписать надо. Я закончила.

— А мне надо поговорить.

— Нам не о чем говорить, — на удивление спокойно ответила Оля. И даже голос не дрогнул. И даже слезы не полезли. Только крепче сжала в пальцах папку с документами. Так, что побелели костяшки.

— Есть, и о многом. Для начала можно о твоей сестре.

Оля вскинулась и прижала отчет к груди. Огромные ее глаза стали еще больше.

— Вспомнил все-таки, — прошептала она.

— Случайно, — мрачно выдохнул Денис. — Нечего вспоминать. Не было ничего!

— У тебя, может, и не было. А у нее было все по-настоящему! Она тебя, Басаргин, любила, а ты ее бросил именно тогда, когда она больше всего нуждалась в поддержке!

— Ты рехнулась? — ошалело уточнил он и вскочил на ноги, громыхнув стулом. — Это бред!

— Это не бред! Диана говорила о тебе! И знаешь что, Дэн? — Оля подалась к нему. — Это ты рехнулся, когда думал, что тебя не ударит по тому же самому.

Он молчал некоторое время, сцепив зубы так, что под кожей с уже пробивающейся щетиной заходили желваки, и не сводил глаз с Олиного лица. От сумасшествия его отделяло лишь отчаянное желание сохранить свой разум.

— Ты и ударила, да? — наконец проговорил он и кивнул на папку. — Отчет свой давай. Подпишу.

Оля с трудом сглотнула и, чувствуя, как почти подкашиваются ноги, не выдержала, прижалась лбом к собственным бумагам. Плечи ее вздрогнули — и только услышав горький всхлип, она поняла, что сама и всхлипнула.

Дернулась от папки и снова вперилась в его перекошенное от гнева и боли лицо. Он никогда ее не простит. Она сама себя никогда не простит за то, что сейчас делает. Вот только выдавить хоть слово она не могла.

Басаргин протянул руку и взял ее документы. Наклонившись к столу, быстро оставил несколько росчерков в отчете и дневнике и сунул ей обратно.

— Если она утверждала, что у нас что-то было — это ложь, — сказал он. — А если ты веришь, что я мог бросить ее из-за пожара — то нам действительно не о чем говорить.

С тем и вышел, оставив Олю одну.