Не говори, что лес пустой...

Как-то добровольческий отряд, в котором Султан Сафоев был комиссаром, намереваясь провести ночь в кишлаке Сандара, попал на проповедь одного из мюридов Шейх-Бурхана. Высланные вперед разведчики доложили, что мужская половина кишлака находится в мечети и слушает густобородого кори[4].

Солнце уже давно скрылось за горами, землю окутала темь. Кишлак будто вымер: ни в одной кибитке не было света, ни в одном дворе не горел очаг; молчали даже собаки. Только вдали мерцал желтый огонек, который излучали коптилки, чадившие в мечети.

Сафоев хотел было пришпорить коня, но учитель Мансур Мардонов, заменявший раненого командира отряда, вцепился в поводья и крикнул:

— Султан! Жить надоело?!

— Ты чего? — удивился Сафоев.

— Окружить надо мечеть, посмотреть… Войдем втроем-вчетвером, оружие под халатами, и послушаем, что читает кори.

— Ты прав, — тут же согласился Сафоев.

Отряд неслышно окружил мечеть, и трое добровольцев во главе с Мансуром подкрались ко входу. Один спрятал под сатиновый халат берданку, другой сунул за пазуху наган, третий — обрез. У Мансура в кармане лежала граната.

Сафоев застыл в напряженном ожидании шагах в пятидесяти от них, под высокой старой чинарой. Пахло сыростью, прелой листвой. Небо было беззвездным.

Мансур с двумя другими добровольцами вошли в мечеть и с положенной учтивостью поздоровались с густобородым кори, конец чалмы которого опускался на широкое плечо. Кори привычно восседал в верхнем, почетном углу, а по бокам сидели на коленях одетые в черные сатиновые халаты здоровые парни с острыми, сверлящими глазами.

Все уставились на вошедших. Кори прервал свою речь на полуслове, грянул сперва на дверь, затем на своих парней. Те зашевелились и положили руки на карабины, которые были прикрыты полами халатов. Но вошедшие смиренно опустились на колени. Кори выждал с минуту, в течение которой слышалось лишь потрескивание фитилей в неглубоких плошках, затем, прочищая горло, кашлянул и вновь завел проповедь мягким, певуче-вкрадчивым голосом:

— Нет вам помимо аллаха заступников и помощников. Господь услышал стоны верующих людей, рабов своих правоверных, и послал избавителей. Он великий и мудрый, да будет над нами воля его!..

Но тут во дворе грянул выстрел и в то же мгновение кто-то разом погасил все плошки. Люди вскочили, тихая мечеть превратилась во встревоженный улей. Бойцы из отряда рванулись наружу.

— Ни с места! Буду стрелять! — крикнул Мансур Мардонов в распахнутую дверь.

В ответ грохнул огонь, пуля цвинькнула у самого уха. Мардонов едва удержался от искушения метнуть гранату.

— Сдавайтесь! — крикнул он снова. — Вы окружены!

— Отряд, к бою! — скомандовал подскочивший Сафоев.

В мечети воцарилась тишина. Сельчане, как видно, замерли от страха, а люди Ибрагим-бека готовились выбираться, смешавшись в темноте с толпой.

Мардонов шепотом спросил:

— Кто стрельнул?

— За мечетью караулил басмач, — ответил Сафоев. — Мы схватили его.

— Гм… Выходит, Ибрагим недалеко?

— Узнаем… Надо, наверно, чтоб выходили по одному.

— С поднятыми руками?

— Само собой, — кивнул Сафоев и обратился к гудевшим в мечети: — Эй, вылазьте по одному! Руки поднять!

— Кто пустит в ход оружие, будет расстрелян на месте, — прибавил Мардонов.

Люди стали выбираться, как было приказано, с поднятыми вверх руками, и те бойцы, что побывали в мечети, стояли по обеим сторонам двери, внимательно вглядываясь в белые от страха лица. Сафоев и Мардонов находились рядом. Дехкане уже тесно забили айван[5], но ни кори, ни басмачи не появлялись.

— Кто там еще? — спросил Сафоев, когда больше никто не вышел.

— Э-э и… о-они… — заикаясь, выговорил дехканин, который оказался последним, и тут же из мечети послышался надломленный глухой голос:

— Вы вперед, кори…

— Н-нет, вы, с-сарбоз[6]…

Глухой и этот второй, дрожащий голос затянули свой спор, и Сафоев, потеряв терпение, крикнул:

— Эй, господа, кончайте! Вылазьте скорее! Иначе… — Он не договорил — в темноте, сверкнув, грохнул выстрел.

Но едва Мардонов открыл рот, чтобы скомандовать бойцам: «Огонь», как донесся тот же дрожащий голос:

— Не с-стреляйте, сдаемся…

Первым вышел густобородый кори, за ним — трое в черных халатах.

— Все? — отрывисто спросил Сафоев.

Басмачи молчали.

— Кто остался? Где ваши винтовки?

— Труп там, наш дахбоши[7], — ответил басмач. — Винтовки тоже там.

Мардонов, сопровождаемый бойцом, вошел в мечеть. Он зажег спичку, поднял ее над головой и сразу же увидел скорчившегося на полу в луже крови человека. Неподалеку валялись карабины. Приказав бойцу подобрать их, Мардонов опустился на корточки над трупом и при тусклом желто-голубом огне спичек определил, что бандит был убит выстрелом в голову. Его неестественно вывернутая правая рука сжимала большой кривой нож с рукояткой, инкрустированной перламутром. «Тот еще головорез…» — подумал Мардонов и с вдруг нахлынувшей злобой вырвал из окостенелых пальцев нож, схватил труп за ворот халата и выволок наружу.

— Пусть не поганит место, святое для этих, — кивнул он на дехкан. — Заройте подальше!

Дехкане не шелохнулись.