Не говори маме

Которых никто не видит. Наша киносеть разрушена, люди сидят у телевизоров, им вообще не до кино, и их можно понять. Вообще современный человек перенасыщен впечатлениями, шумом в ушах и все более хочет тишины и покоя. Есть какой-то порог восприимчивости. Катастрофы, ужасы, сенсации — кино сильно постаралось подрубить сук, на котором сидит, притупить эмоциональную сферу человека. Но это, как говорится, процесс объективный, он вписывается малой долей во всеобщее самоубийственное безумие. А если поближе к нашей теме, а тему эту я бы назвала «тогда и сейчас», то войти в кино «тогда» было очень сложно, но это сулило награды, это была престижная область деятельности, изредка — высокооплачиваемая. Но главное: твое кино посмотрят миллионы, ты кому-то нужен, фильм будут обсуждать, спорить, он будет жить среди людей. В последний раз это случилось после «Покаяния» — такой общественный резонанс. А больше я не припомню… И конечно, люди нашего поколения (а я закончила ВГИК в 62-м, а первый большой фильм вышел в 66-м) уже чувствуют себя «обломками» — и СССР, и нашей малой «киноимперии». Все это можно было предвидеть? Да, теоретически, я, например, многое предвидела, но ни уезжать из своей страны, ни уходить из кино не собиралась. Можно назвать это «легкомыслием обреченности», я ведь чувствую себя еще и обломком той империи — «России, которую мы потеряли» — так что — «обломок трех империй», что-то из антиквариата.

Кстати, я тут обнаружила, что в фильме «Крылья» многое было запрограммировано, меня тогда уже занимала тема человека, пережившего свое время. Там есть такой эпизод: героиня, бывшая военная летчица, оказывается в музее, где висит ее фотография, и дети спрашивают экскурсовода: «А она погибла?» А она стоит рядом и улыбается. Актриса Майя Булгакова. Тогда нам с Ларисой Шепитько было по двадцать пять лет, и героиня сорока четырех казалась нам старой, одинокой и неприкаянной. Теперь я бы посмотрела на нее по-другому. Но там есть хорошие, даже провидческие эпизоды. Они теперь насытились временем. Например, эту ветеранку, героиню, известную в городе персону, не пускают в ресторан, говорят — «вечером с кавалерами надо ходить, мы без кавалеров не пускаем». Видите, я и тогда была уже феминисткой.

А ведь я хотела вас расспросить как преподавателя Высших сценарных курсов: каких сценариев вы ждете от молодых, какие требования к ним предъявляете, кто вам нравится из следующего поколения кинодраматургов?

Многие нравятся, и особенно много женщин талантливых, и, как ни странно, мне это приятно, никакой ревности не испытываю. Имена? Марина Шептунова, Надежда Кожушаная, Елена Райская, Алена Криницы-на, Мария Хмелик, Светлана Василенко, Рената Литвинова, Марина Мареева. С последними двумя я и вовсе незнакома, но читаю, когда их печатают. Открыв журнал, почему-то сначала читаю женщин. Каких сценариев я жду? Главное качество — чтобы этот сценарий мог написать только он, именно этот человек. Или она, ведь Она теперь может не скрывать, что она — Она, а не Он. У нее много накопилось, и Она может оставаться сама собой, по крайней мере, в пределах сценария.

Да нет же, я не завидую и поставлю эпиграфом к новому сценарию глубокомысленное предостережение: «Идущий к самому себе рискует с самим собой встретиться» (К.-Г. Юнг «Архетип и символ»).

                                   Беседу вела М. Крымова

«Я феминистка!»

                                   Еженедельник «Семья», 28 октября — 3 ноября 1991

— Доводилось ли вам, Наталья Борисовна, читать женскую почту в редакциях газет и журналов?

— Конечно, и не однажды. Я вообще очень ценю эти документы женской жизни.

— Тогда вы, наверное, согласитесь, что по доброй половине этих писем ни за что не угадать, какое нынче столетие на дворе. Как десятилетия был, так и остался неиссякаемым поток писем женщин о вечном — лично-домашне-семейном. Несостоявшемся. Чаще всего по двум причинам: муж пьет, любимый изменил…

— Меня поражают эти женские истории. Глубоким горем, которое рукой не разведешь. Особенно письма немолодых. Каждое вызывает сочувствие, иногда до слез, изредка — желание что-то сказать, подумать вместе, когда видишь, что в основе самооценки лежит какое-то глубокое заблуждение.

— Ну например?