— Три недели назад поругалась с одним типом. Он чуть не задавил меня с сыном, — хмуро вступила в объяснения. — Ну как поругалась. Скорее я со своими нервами его обозвала, как умела.
— Узнаю Зуенка! — подбадривает Оксанка, на что получает неодобрительный взгляд от Настюхи. Ох, девица с огнем на голове та еще учительница со стажем, вечно не преемственная к нашему дурачеству. Интересно, дети у нее ходят по углям? — Продолжай.
— А полтора часа назад пришел забирать новую воспитанницу папа. Угадайте, кто им оказался?
— Ух, ты! Не знала, что кино может буквально оживать. Но почему ты так переживаешь? — Завидела мое поникшее состояние Настя. — Поорала ты на бедного мужика, выпустила пар, уверена, он прекрасно понял твое тогдашнее состояние. Не делать же из этого трагедию…
— Мне стыдно за свое поведение.
Перевела дыхание и продолжила:
— Но я не извинилась перед ним, потому что он напыщенно кичился придуманным им прозвищем. Истеричка!
— Ну он не ошиб…
Настя взглядом заставила Кислую заткнуться. Но та решила пойти в обход:
— Подруга, ты ему понравилась…
— Оксана! — издаю писк, подпрыгивая на месте. — Ничего не говори! Этот нахал еще смел сегодня ставить меня в ужасном положении, так что желание перед ним опуститься на колени и извиниться отпало разом. Такого несносного лицемера в жизни не встречала! Он мне не понравился! Ни капельки.
— При этом ты его сравнила с Томом Крузом? — взмахнула рукой и приподняла брови в непонимании Кислая. — Противоречишь самой себе.
Бармен спрашивает о повторении заказа, но я отмахиваюсь от него. На минуту воцаряется за барной стойкой тишина, после снова вступаю на тропу выведения своей позиции. Позиции отрицания.
— Помогла тебе победить. Раз. — Загнула большой палец правой руки, щелкнув языком. — Два. Хотела поговорить о том, что мне теперь делать. Три. Что-то пошло не по плану.
Настенька Бьянки тихо фыркнула и сразу же прикрылась безалкогольным мохитом, отводя взгляд цвета желтой травы к стеллажу с алкоголем.
— Что мне делать?
— Быть непробиваемой, холодной, черствой. Всё, как любят любые мужики. — Они смеются, и я больше стону.
— Я не собираюсь его охмурять! Вы меня совсем не понимаете. Предательницы. — С разочарованием насупливаюсь, обмахиваясь руками. За этот разговор я чересчур разгорячилась. — Я замужем, не постесняюсь повторить.
— А я вижу, как ты мучаешься. Елки-палки, мужчины — особенно настолько обворожительные — не падают с небес, Катька. Ты либо их берешь всеми руками и ногами, либо упускаешь. Давай на чистоту, тебе нужен мегагорячий секс без обязательств.
— Не думаю, что такая идея…
— Не вмешивайся, Насть! — затыкает рот строгой львице. — Подожди, скоро ты сама на себе это испытаешь.
Настя становиться бледнее обычного, правда, кончик носа моментально начинает подрагивать от подступающего раздражения. Зрачки расширяются, пальцы сильнее впиваются в стакан, норовя вот-вот расплющить в мелкие кусочки стекла. Черт, не хватало еще ссору в избу пригнать.
— Я многого наслушалась от своих клиенток-мамашей, так они рассказывают о том, что любовник — это не путь развода, а раскрепощения себя. Таким образом, они находили в себе собственное «я», распределяли аппетиты и умеряли застой в браке. От этого никто не страдал, милая моя.
— О’кей. Буду игнорировать его. Проще простого.
И потянулась за пивом, пока Оксана укоризненно качала головой. Что поделать, нравы у каждого свои. Может быть, она принимает категоричность в отношениях, как рассвет цветка, для меня избранное коварство ни с чем несравнимо с казней. В средневековой Европе за любую промашку казнили не просто путем выбора, находили предельные вердикты, подобные тому, что предлагает Кислицына. Измена. Женщину могли заточить в монастырь до конца жизни. Некоторых женщин уродовали, отрезая им нос, губы или уши. И это не самое страшное, хотя кому как. Самое страшное — женщин сжигали на костре, подобно ведьмам, считая, что огонь может очистить заблудшую, порочную душу женщины.
Девочки между собой спорят, только никакие реплики до меня не доходят. Я оказалась в своем мире. Рассматриваю картину, где огонь забирает крик девушки в гущу пекла, где ее кожа становится чем-то схожим с землей, пока вокруг собралась толпа народа, поглазеть над муками обычной простолюдинки. Они выкрикивают какие-то слова, но услышать — ей уже невозможно. Она увязла в огне.
Встряхиваю головой, отчего волосы летят на лицо, убираю за уши, тянусь к стакану и делаю несколько глотков. Фантазия к моим двадцати шести годам сделалась крайне вульгарной, наверное, причины имеют глубокий корень, относящийся к тяжелому детству. Никому такого не пожелаю.
— Ау! Вызываю планету Катю Краснову! Ты здесь, — щелкает перед моим лицом Оксанка. Я ударяю по ее руке, выпрямляясь. — Прости. Столько наговорила тебе, а ведь у тебя полно своих проблем. Ты не обижаешься?
Темноволосая кладет свою руку поверх моей, покоившейся на стойке, сжимает и с виновато-обаятельной улыбкой смотрит исподлобья, как бы напрашиваясь на милостыню. Блаженственная белозубая улыбка возникает из ниоткуда, потому что не могу ее сдержать.