Не говори никому

— А ты постарайся, — складывает руки на груди, начиная возмущаться. — Не вечно же человеку пахать на какого-то богача. Ваш Королев настоящий чурбан и с высоким самомнением пустобол. Надо же загрузить, чтобы не найти в графике выходные, которые семья может провести в тишине и покое.

Театрально всплескивает руками, заставляя меня развернуться всем корпусом.

— Я не могу пойти наперекор хозяину, Женя! — ставлю точку и обхожу ее. Но она не готова оставить тему.

— Можешь! У каждого сотрудника должны быть свои принципы, которые оттачивают в себе мужество. Ты что, слабак получается, Лазарев? — кидает мне в спину.

— При чем тут это? — Замечаю чуть сникшую до паники девочку и обращаюсь к ней: — Варя, иди в свою комнату!

Она не двигается.

— Варя!

Девочка со светлыми волосами вылезает из-за островка и топотом выбегает из кухни, постоянно оборачиваясь на нас. Меньше всего хочется ругаться перед ребенком, но зная ее, она станет подслушивать. Для нее каждый случай имеет соблазн.

Разворачиваюсь и шумно выдыхаю. Зрачки моей супруги уже не на шутку расширились, явив перед собой натуральность оболочки. На ком я женился?

— Или ты не хочешь провести время с семьей?

— Хочу…

— Тогда, какого праха, ты отнекиваешься, Семен?!

Стискиваю челюсть, играя желваками, смотря куда угодно, лишь бы не проигрышно сдаться перед ней. Не могу… Даже не хочу уезжать. Находиться далеко от девушки, чьи глаза заморозят тебя насквозь, а потом оставит у себя в виде трофея. Мне нравится с ней играть. И ей, похоже, тоже.

Но, черт, я нисколько не млею о путешествии со своей женой, с чужим мне человеком, с которым вряд ли у нас найдутся общие темы. Остается всегда одно — быть покладистым и искать иные лазейки, чтобы выбраться.

— Молчишь, — мотает головой, и без того тонкие губы сцепляя. — Что с тобой происходит?

— Я в полном порядке! — огрызаюсь, смерив ее раздраженным взглядом. — Что ты прицепилась ко мне?

— Потому что я переживаю за тебя, придурок! А ты не ценишь даже этого.

— Мне не зачем ценить то, чего на самом деле нет! Женя, — устало тру глаза, другой рукой упираюсь в свой бок, — мне приторно уже видеть, как ты стараешься строить из себя заботливую жену. Все равно «спасибо». Вечно ищешь повод для нашего сближения, хотя этого уже не случится. Между нами давно пробежала черная кошка. Смотри шире! Одно нас удерживает рядом — это ребенок.

Она приоткрывает рот, тихо смеется, перекатывая во рту язык, как будто готовиться подобрать защищающие слова.

— Ребенок — это не щит, Лазарев!

— Тогда почему я еще здесь? — развожу руками, лишь бы до нее дошло. — Почему продолжаю вести себя так, будто не вижу твоих похождений и наплевательских отношений к дочери? Спроси, зачем я вру своей дочери о тебе, когда матери глубоко наплевать на нее? Она видит в тебе лучшее, что у нее было, а ты под ноги нам гадишь, после чего мне приходиться разбирать этот хлам.

— Ты назвал наш брак хламом? Паскуда ты, Семен. Выглядишь таким оскорбленным и преданным, ведь сам себя загоняешь в яму. Я не права?

— Зато я не карьерист.

— Да, не отрицаю, работа увлекает, чем эти развивающие книжки и игрушки ребенка.

— Господи, я, наконец, это услышал! — Взмолился к небесам.

— Глупец! Без меня ты бы подох в своих развлекухах и желании ни за что быть ответственным. Я тебе руку помощи протянула, дала сделать вдох, за что ты мне должен благодарен! — Аккорда повышается, что на ее виске виднеется выпирающая вена от бушующей ярости. — А ты хочешь со мной развестись.

— Нет.

— С чего вдруг? — менее спесиво вопросила.

— Ребенок. Я хочу, чтобы Варя жила в полноценной семье, пусть и с чокнутой мамашей.

— Пошел ты, урод! Ты бы не стал заикаться на эту тему, если…

Ее взгляд резко вскидывается вверх, ловя мой сощуренный, за которым собирается электростатика отрицательных чувств.

— Если ты кого-то не встретил, — ядовито констатирует и скрещивает руки на груди. — Оу, мальчик влюбился в Золушку.

— Слушай, нам нужно остыть. Мы многое сейчас наговорили друг другу…

— Ты! — Тыкает пальцем в меня и делает шаги в мою сторону. — Ты наговорил мне кучу всего ужасного, и хочешь выйти сухим из воды. Никогда! Я так просто это не оставлю.

Шипение и, правда, напоминает змею. Женя с перекошенным от злости лицом разворачивается, отчего хвост вместе с ней подпрыгивает, и грузновато выбегает из кухни. Я плюхаюсь на рядом стоящий стул, зарываюсь пальцами в своих отросших волосах и тяну их, дабы заменить душевное стенание на физическую боль. Ничего не выходит. Боль — та единица, с которой мы постоянно сталкиваемся. И нам же ее причиняют родные люди.

— Пап? — зовет дочка.

Выпрямляюсь и тут же глаза натыкаются на худощавое тельце моей дочери, облачённое в пижаму с единорогами. Она переминается с ноги на ногу, в полутемноте коридора кажется совсем растерянным, запуганным ребенком, задаваясь одним вопросом — что теперь?

— Ты маму больше не любишь?

Сглатываю. Знал, настанет этот момент, требующий искренности по отношению к собственной дочери.