Не говори ты Арктике – прощай

Я уже отмечал, что Лукин очень ироничен, с превосходным чувством юмора; он, как, в общем, принято у полярников, посмеивается над корреспондентами, которые ради сиюминутного читательского внимания поднимают до небес то, что вполне могло бы оставаться на земле. Однако, уважая профессионализм, он к нашему брату терпелив и великодушен: стремясь к точности, может десять раз остановиться, пояснить и повторить рассказ, чтобы в запись не попала развесистая «клюква»; рассказывает он просто и емко, не затемняя суть дела излишним юмором – которым, кстати говоря, он никогда не бравирует; все главные его истории я записал на диктофон, расшифровал их и даю с минимальными поправками, неизбежными при расшифровке прямой речи. В своих разговорах мы кое-где уходили в сторону, спорили, размышляли о том и о сем – иные отступления я тоже буду приводить, равно как и отдельные свои впечатления, ассоциации, родившиеся в ходе беседы.

Итак, рассказы Лукина.

НЕ ХВАТИЛО МГНОВЕНИЯ

– Странно устроен наш мозг, – сказал Лукин, – хорошее быстро выветривается, а неудачи врезаются намертво. А может, так и должно быть? Не вы ли говорили, что неудача – повивальная бабка удачи? Если обретенный нами опыт представить в виде сложенной из кирпичиков стены, то ее фундамент, нижние кирпичики – неудачи, правда? Уж о них-то мы помним, их-то мы не забудем!

Мы действительно как-то говорили, что счастливчик, упоенный удачами, кажется глуповатым, с ним и беседовать особенно не о чем, а у человека, пережившего не одно стрессовое состояние, всегда найдется о чем рассказать. Впрочем, мы откровенно сошлись на том, что предпочитаем удачи, и пусть, бог с нами, нам не о чем будет рассказывать!

Мы сидели в медпункте СП-23 за неизменной и столь любимой полярниками чашкой чая. Валерий таких чашек мог выпить четыре-пять за час – причем без видимых усилий. Это что, на станции Восток, где воздух абсолютно сух, а жажда невыносима, рекорды ставились куда выше!

– Тот день был прескверный, – начал Лукин. – Арктика наверняка сочла, что мы относимся к ней без должного уважения. Между тем мы завершали программу, график был сверхнапряженный, а необходимые для первичных посадок условия – облачность не более пяти баллов, обязательное солнечное освещение и видимость не менее пяти километров – отсутствовали. И все-таки Лев Афанасьевич Вепрев, замечательный полярный ас, изыскал свой шанс и исхитрился посадить машину на точку. Выпрыгнули мы со старым другом-однокашником Володей Волковым бурить, а бур через несколько секунд пробил лед! Двадцать – двадцать пять сантиметров! Я показал два пальца Вепреву, который следил за нами из форточки кабины, он кивнул – залезайте на борт. Самолет бежит по льду, мы за ним, я подсадил Володю, помог ему забраться в дверь – на ЛИ-2 она на высоте примерно полутора метров; Володя, как положено, постарался освободить для меня проход, нырнул внутрь – и сбил с ног штурмана Славу Алтунина и гидролога Олега Евдокимова, которые нас страховали; они, все трое, упали, и мне пришлось забираться на борт без посторонней помощи. Подумаешь, подтянуться на полтора метра, ерунда, если на тебе спортивный костюм и кроссовки, а не полупудовые унты и прочее; самолет мчится, трясет, но все-таки подтянулся на руках, закинул ногу, еще мгновение – и последним броском ворвусь в кабину. Но этого мгновения мне-то и не хватило. Нервы у всех на пределе, все видели, как я два пальца показывал, и Слава лежа во всю силу легких гаркнул: «Все на борту!»

Вепрев, естественно, с огромным облегчением тут же дал взлетный режим – и струей от винта меня просто выдуло из самолета как пушинку. Грохнулся всем телом о лед, увидел скрывающийся вдали самолет и подумал… Не помню, о чем подумал. Впрочем, кажется, о том, каково будет Вепреву возвращаться и вновь садиться на двадцатисантиметровый лед… Теперь вы представляете, что это такое – хотя нет, вы видели три пальца, все-таки какая-то разница. Голым на ежа легче садиться, чем на такой лед; а что поделаешь, пришлось. Ну, тут я вспомнил свое спортивное прошлое – когда-то играл за сборную Ленинграда по гандболу – сделал хорошую стометровку, и меня на ходу в четыре руки втащили в самолет.

Я не курящий, но взял у ребят сигарету, выкурил: стало страшно при мысли, в какую ситуацию втянул экипаж, своих ребят, самого себя. В общем, честно говоря, произошло чудо – не должен был тот лед нас выдержать, и будь на месте Вепрева пилот менее хладнокровный, кто знает, как бы эта история кончилась. А для себя самого, в порядке анализа, отметил: в момент, когда происходит ЧП, страха нет, действуешь на подсознании, летчики бы сказали – на автопилоте; никакие высокие материи в сей миг на ум не приходят, зато потом, когда осмысливаешь ситуацию…

Однако долго ее осмысливать времени у меня не было – через полчаса произошла история посерьезнее: я же говорил, что в тот день Арктика на нас была за что-то сердита. По совпадению, какое бывает разве что в кино, это случилось при следующей посадке.

РАДИСТ МИША ГИПИК