Не имей десять рублей

И тут всплыло еще одно неприятное обстоятельство. Поехали-то поехали, но надо было доплачивать за непредвиденный кусок дороги. Федор Андреевич вспомнил про десятирублевую бумажку и уже было потянулся, чтобы извлечь ее, но тут же отвел руку за ухо и почесал там под малахаем: ведь денег-то у него нет! То есть они на самом деле есть, вот они, лежат в боковом кармане безрукавки... Но выходило, что их у него нет: он уже дал понять этому типу, что взял с собой только до Подьячего. Сказал просто так, нарочно, чтоб не приставал... Фу, как нескладно! Вытащить и объявить: мол, смотри-ка, вот чудеса, совсем забыл, а у меня, оказывается, есть красненькая?! И как же я, дескать, про нее запамятовал? Но, представив себе эту сцену, Федор Андреевич болезненно поморщился. Сразу станет ясно, что морочил голову. И он, исподволь оглядев старика, который доставил ему сегодня столько неприятностей, а теперь как ни в чем не бывало приматывал ослабшую пуговицу на своем козьем кожухе, горя от стыда и унижения, вынужден был сказать:

- В таком случае... м-м... одолжите-ка мне в самом деле на дорогу...

3

В Шутово они и впрямь приехали к восходу солнца.

Ветер словно бы разворошил у горизонта остывшее за ночь кострище, выдул из сизой наволочи единственный уцелевший уголек, и тот, краем оголившись из пепла, сначала тускловато-багровый, неяркий, постепенно все больше обдуваясь, вдруг рьяно полыхнул, озарив все вокруг бегучим отсветом. Затеплилась пожухлая и продрогшая трава на выгоне, каждой веткой розовато высветились заиндевелые ракитники по огородам, ало заметались над крышами печные дымы. И нос у Фомича тоже занялся на ветру красным углем, тогда как усы опушились и еще больше побелели от инея. Он норовисто шмурыгал впереди Федора Андреевича глубокими галошами, волоча за собой на шнурке глухо позвякивающую пешню.

- В лес забежим, дак и тихо будет! - кричал Фомич, пересиливая ветер.В Подьячем - там не спрячешься, там насквозь просвищет. А тут ничего, тут река аккурат под лесом.

По долгой безлюдной улице домовито бродили гуси - почти перед каждой избой по стае - предзимне чистые, в новом, недавно смененном пере, возбужденно гомонили, топтались босыми красными лапами на промерзших лужах и все тыкались морковными клювами в сухой черный лед, должно быть не понимая, что случилось с водой. Фомич бодрым бежком рассекал гусиные сбори-ща, даже иной раз ребячливо прокатывался по лужам, подошвами своих бахил сшибая со льда намерзший гусиный помет, и разбежавшаяся за ним пешня догоняла и била его по пяткам.

- Эх, хорошо - первый ледок! - смеялся он.- Упаду, дак рассыплюсь, как старый сухарь.

Дородные гусаки, пригибая шею, тоже кидались ему вслед с грозным шипением, норовя ущипнуть за полу, а потом долго обсуждали со своей братией странное поведение дедка, не иначе как поддавшего с самого позаранку.

Федор Андреевич шел молча, тяжело и развалисто, все еще с досадой переживая свою неволю. И оттого, что брел он здесь не по своему желанию, улица казалась ему бесконечной и бесприютной.

Возле колодца на оледенелом сливе, несмотря на рань и стужу, уже пробовали свои салазки деревенские ребятишки.

- Рыболовы! Рыболовы! - завопили они и, побросав санки, высыпали на дорогу. И вот уже бежали следом и разноголосо канючили:

- Дяденьки, дай крючочек! А дяденьки!

- Ой, некогда! - весело отмахнулся Фомич.- Далеко лежат.

- Да дайте! Хоть один!

- И один далеко спрятан.

- Жалко, что ли?

- Ах вы мошка неотвязная.- Фомич дернул плечом, на ходу сбрасывая рюкзачную лямку, и ребятня тотчас осыпала его со всех сторон.

- А мне? Дяденька, а мне? Ему так дал...

- И тебе на. Да не оброни. Руки как крюки. Давай в шапку застремлю. Да беги скорей домой, обогрейся.

- Не-к!

- Чего - "не-к"? Смотри, что под носом. Вожжа какая. Марш на печку.

- Не пойду, мы ката-а-аимси!

- Ох и воробьи! Ну, кыш, кыш. И, уже удаляясь, оба слышали:

- Какой тебе дяденька - это Фомич. Он всегда тут ходит.

- А тот толстый кто?

- А то охотник. Не видишь, с ружьем?

- Это у него пешня такая.

- Говорю, охотник. Пешня вон у Фомича, на веревке. А у толстого на плече ружье. Понял? И крючков не дал. У него крючков нету, одни патроны.

- Пацаны, толстый - это генерал.

- Ты-то почем знаешь?

- А слышишь, как обутка хрумтит.

- Ну, пострелы! - усмехнулся Фомич.- Чего, стрекуны, мелют. А может, ты и вправду генерал? Да ты ее не неси, пешню-то. Небось в самом деле не ружье, не барыня какая. Кил пять весу, а ты с ней тетешкаешься. Холку-то и набьешь за дорогу. Ты ее тоже вот так, за бечевку. Гляди-ка, моя сама бежит!

- Ничего...- буркнул Федор Андреевич.- Донесу.

Извлечь пешню из кожаного чехла и тащить ее вот так на виду у всей деревни Федор Андре-евич не решился бы, во-первых, потому, что как-то несолидно в его годы и с его положением транспортировать снасть таким легкомысленным способом. А во-вторых, пешня его была не простая, не расхожая.