Я прикусила язык, уставившись на дома и экипажи. В домах уже зажгли лампы: самое время собраться за столом всей семьей. Экипажи были полны радостных нарядных людей. Город праздновал, понятия не имея, чего избежал.
Судя по названиям улиц, по номеру омнибуса, обогнавшего карету, мы приближались к Институту Прикладной Магии.
Карета подъехала к главному входу, и руку, чтобы я могла выбраться, мне неожиданно подал инспектор. К немалому моему облегчению, наручниками к себе не приковал, но намек был предельно прозрачен. Тервюрен старался напрасно: сил на побеги и прочие глупости ни у кого из нашей троицы не осталось. Уже почти стемнело, но институт мог позволить себе наилучшие фонари, и в их свете я наконец рассмотрела друзей. Отправься мы прямо сейчас просить милостыню — собрали бы неплохие деньги. Тролль-статуя "Старый Философ", сидевший недалеко от ступеней, узнал меня и беззвучно воскликнул "О, как!" Я развела руками в ответ. Де Стеррэ заметил эту пантомиму. Судя по выражению его лица, в психушке обо мне грустила уютная коечка.
В здании было много гвардейцев.
Зи взяла меня за руку, в другую ее руку вцепился Ёршик: обычно задиристый, он выглядел подавленным и растерянным.
Возле кабинета ректора выстроился целый взвод гвардейцев. Были там и "ищейки магов", полицейские расположились менее формально: сидели или стояли, прислонившись к стенам, негромко переговаривались. Увидев их, я сначала споткнулась, а потом поняла: это реакция обычного труса.
Гортензия уставилась на полицейских с не меньшим испугом.
— Барышни! — строго сказал идущий чуть позади инспектор. — Что я вам сказал насчет самообвинений и прочего?
— Не орите на них, дяденька, — буркнул Ёршик. — Они, все-таки, женщины.
Суровый инспектор не нашел, что ответить на эту отповедь — только приподнял бровь.
Я вдруг заметила, как насупился де Стеррэ. Ну, еще бы: вышестоящий чиновник командует на его территории, даже, наверное, занял его кресло. Ректор был настолько несчастен, словно прямо сейчас, за дверью, канцлер отстригал от его любимого чучела мех для акварельных кистей.
Злорадство — признак низкой самооценки, говаривала госпожа Циник, но мне все равно стало чуточку веселее.
И очень вовремя.
Дверь кабинета распахнулась. Нас пригласили войти.
Канцлер Ландрийский не занял место за столом ректора — комфортно расположился в одном из кресел возле камина. Этих кресел было значительно больше, чем в прошлый раз, когда мы приходили за Джимом.
Канцлер любезным жестом пригласил нас садиться. Зи побледнела: она явно не рвалась попить чаю с тем, кто едва не лишил ее жизни. Ёршик спрятался за инспектора, выглядывая из-за его спины со смесью страха и любопытства.
— Ваше Сиятельство! — услышала я собственный голос. — Прошу, отпустите ребенка домой.
— Я — не реб… — возмущенно начал Ёршик и поперхнулся: не каждый день увидишь, как смеется правитель твоей страны, причем смеется, скорее всего, над тобой.
— На месте этого молодого человека, барышня Ронда, — все еще улыбаясь, ответил канцлер, — я бы обиделся. Через восемь месяцев он получит паспорт и свидетельство о способности. А от налогов успешно уклоняется уже сейчас. Да и приводов у него больше, чем у иного взрослого.
— Вы про меня все-все знаете? — Ёршик смотрел на канцлера так, словно тот был лично знаком с Зимним Дедом, и это знакомство грозило розгой вместо подарка.