Не хлебом единым

В субботу, с самого утра Анна Петровна занялась духовными делами. В последние годы по воскресеньям она, как правило, всегда причащалась — это было исполнением давнего благословения старца — поэтому все домашние дела накануне сводились к самому минимуму. Она прочитала акафисты, сначала те, которые давеча благословила сестрица за Серафиму, а потом положенные правилом для причащающихся. “Душа ежедневно требует пищи духовной: молитвы и слова Божия”, — без устали напоминал батюшка Валентин. Если бы все это разумели, думала Анна Петровна, если бы насыщали душу пищей вечной и нетленной, то разве возможно было бы такое, как, например, у соседей по площадке Блиновых, у которых ежедневно то хозяин, то сама хозяйка извергали страшнейшие матерные ругательства, причем так громогласно, что отчетливо слышалось каждое слово. Нет, они не дрались и особливо не ссорились — это просто было у них нормой общения, кошмарным правилом, которое, безусловно, усваивалось и их детьми. Когда Анна Петровна пыталась осторожно делать им замечания, они недоумевали. В чем, дескать, собственно дело? Мы у себя дома, не деремся, не скандалим, ну разве что говорим громко? Так это не мы, а строители виноваты. Они никак не могли взять в толк, что невозможно нормальному человеку это слышать. “Господи, помилуй, — шептала Анна Петровна, — Пресвятая Владычице, Богородице, приими молитвы раб Твоих за недугующих неверием (перечисляла их имена) и избави их от слепоты душевной, да узрят свет Веры божественной, да вси обратятся в недра Матери Церкви и избавятся всякия нужды и печали”. Что еще оставалось делать, не в домоуправление же идти с жалобой?

Однажды, много лет назад, когда семейная жизнь вдруг стала для нее невыносимой мукой, она спросила у матушки Екатерины, как быть? Та указала рукой на стену, и это значило: будь твердой и терпеливой, как эта стена. “Любите прискорбности, любите притрудности, — неоднократно говаривала матушка, — без них невозможно спасение”. И Анна Петровна теперь тоже часто повторяла: “Любите прискорбности, любите притрудности...”, — и другим, но более, верно, себе самой.

Около пяти Анна Петровна уже была готова. В шесть начало всенощной в Соборе. Путь туда недалекий, но ее ногам как раз поспеть. Она еще и еще раз проверяла, все ли положила в сумочку — часто многие нужные вещи не желали покидать дом и прятались по углам. Рассеянность — грех, твердила она себе, но все же понимала, что это просто старость: восемьдесят пять — это не шестьдесят, и даже не семьдесят. Она помолилась Ангелу хранителю, прося напомнить, если что забыла.  И вдруг вправду вспомнила о давешней сестрицыной просьбе:

— Антонинушка, так за Никиту подать сорокоуст?

— Да-да, Аннушка, за Никиту сорокоуст и за Семена особливо на литургию. Только завтра подай, когда к обедне пойдешь.

— Сорокоуст-то я сегодня подам, да и литургию, а то вдруг  запамятую завтра? — Анна Петровна тяжело перевела дух. — Безпамятна я стала. А Семен-то твой у меня записан в поминальной книжице, но коль хочешь, и отдельно подам.

—  Ступай с Богом! — Антонинушка трижды осенила сестру крестом.

До Троицкого Собора добралась Анна Петровна без приключений, но, как всегда с большим напряжением сил. Одна остановка на автобусе — это подъем и спуск, и не просто так, а с помощью пассажиров, не одного — двух-трех; это переход через проспект и страх: вдруг кто-то не пожелает остановиться и пропустить... А что? Было такое, и совсем недавно. Возвращалась Анна Петровна со службы своим ходом в сопровождении некоего молодого человека. Переходили они улицу в районе четырех углов, как положено — на зеленый свет, но кто-то на “Мерседесе” очень торопился, поворачивая с боковой улицы, и задел ее крылом, так что упала Анна Петровна, как куль с мукой, и, слава Богу, спутник был рядом, так что помог. Теперь же, обжегшись, на молоке, дула Анна Петровна на воду, и  опасалась вообще ступать на проезжую часть даже при полном отсутствии машин.

Анна Петровна  давно передвигалась при помощи своеобразного костылика, летней детской коляски, нагруженной для устойчивости парой кирпичиков — это были ее дополнительные ножки. Чего не придумаешь, когда нормальный пеший шаг невмоготу? Не даром в народе говорят: придет старость — придет и слабость; у старого коня — не по старому хода. Но что поделать? Молодости не воротить, а старости не избыть...