Не хочу быть полководцем

А что, запросто полоснет. Гонору у него выше крыши. Вмешаться, что ли? Все ж таки она меня вылечила, можно сказать, с того света вернула. А как? Да проще простого. Я замычал, заохал, а для верности — вдруг не услышат стон — пару раз лягнул ногой по дощатой переборке. Это понадежнее.

— Никак проснулся твой ратник? — встрепенулся гость.

— Сон дурной приснился, — спокойно ответила бабка.

— А не подслушает? — не унимался тот.

— Кто подслушивает, тот тихонько лежит, а ентот, вишь, взбрыкивает, — последовал ответ.

«Ишь ты, — подивился я. — Получается, что я одной стрелой двух зайцев завалил. И пыл боевой кой у кого утихомирил, и себя обезопасил. А теперь что делать? Да слушать — чего еще остается».

— Ты ж вроде зареклась лечбой заниматься? Помнится, даже зарок кой-кто давал, — после паузы проскрипел гость.

— Займешься тут, коль сабелькой стращают, — недовольно откликнулась бабка. — Я уж и порчу грозила напустить на того, кто его привез, и сглазить его, он ни в какую — лечи, старуха, не то голова с плеч. Чистый душегубец.

— Так ты б и напустила, — ехидно заметил гость, — Али и тут смертный грех почудился? — И он скрипуче засмеялся, после чего у меня отпали последние сомнения.

То есть их и раньше практически не было, так, самую малость, а теперь и они бесследно улетучились. Долгорукий там сидит, больше некому. Князь Андрей Тимофеевич собственной персоной. Он же — мой будущий тесть.

— Хошь ты и князь, но с умишком у тебя худовато ныне, — безапелляционно заявила Лушка. — Сам помысли: порча не сразу в силу вступает, времечко ей надобно. И што мне с нее проку, когда моя голова с плеч упадет? Он и опосля уезжать не хотел — притулился к моему тыну и все ждал, пока хворый в себя придет. Целый день просидел. Пришлось выйти и сказать, чтоб езжал отсель, да пообещать, что поставлю я на ноги его боярина. Еле выгнала. Да перед отъездом посулил, ежели сбрехала, голову с плеч, а тот, как на грех, все никак в себя не приходил. Я уж все испробовала — ни в какую. Пришлось дурищу свою загнать, чтоб телом дыру закрыла, из коей его силушка убывала.

— А что за боярин? — настороженно осведомился Андрей Тимофеевич.

— Да не боярин он — так, сын боярский из худородных. Всего и слуг — стременной, и тот шальной, да второй, посмирнее. Да ты сам и глянь, ежели хошь.

— А не разбужу?

— А мне почем знать, — хмыкнула бабка.

— Нет уж, ладно. Пущай спит. А ты мне зубы не заговаривай — здоровые они. Лучше поведай, яко с зельем решим? Дашь ты мне его ай как? — осведомился он.

— Тебе ж смертное подавай, — хмыкнула бабка Лушка.

— А то какое же. Тока понадежнее, да чтоб не враз померла, а то дознаются.

— На худое толкаешь, — вздохнула бабка. — Я за всю жисть таковскими делами ни единого разочка, а ты ныне желаешь, чтоб я все порушила. А на том свете кому ответ держати?

— Мне-то о том не сказывай, все одно не поверю. — И Андрей Тимофеевич вновь скрипуче засмеялся.

Я лежал покрывшийся потом и лихорадочно размышлял, что предпринять. Хотя имя будущей жертвы и не было названо, но и так понятно, что это, скорее всего, Марфа Собакина — больше некому. Если бы не проклятая слабость, тут же вышел бы из своего чуланчика, но что я могу в таком состоянии? Или не рисковать? Не проще ли понадеяться на стойкость бабки Лушки? А вдруг та не устоит перед его напором, и потенциальному отравителю все-таки удастся заполучить у бабки зелье и отправить на тот свет бедную Марфушу? И как знать, если бедная девушка умрет, то вдруг царь и впрямь выберет невестой Машу. Мою Машу.

Да, конечно, согласно истории, царь должен жениться в третий раз именно на Марфе Собакиной, и точка, тут вне всяких сомнений. Вот только смущал «эффект бабочки». Да-да, той самой, что упомянута в рассказе Брэдбери. Пусть они и мелкие, но если посчитать, какое количество их я растоптал, то запросто может приключиться переход количества в качество и соответственно такое крупное изменение в истории — чем черт не шутит.

Я уже почти решился на то, чтобы встать и прошлепать туда, где они сидели, чтобы поздороваться с дорогим гостем, но бабка меня опередила:

— Живота меня лишить в твоей воле, а зелья я тебе все одно не дам.

Ай да молодец бабка! Я б тебе памятник поставил, да Церетели еще не родился. Это ж какой замечательный народ у нас на Руси! Европы им в подметки не годятся. Даже ведьмы у нас и те высокопорядочные!

— Батюшка мой упокойный, Тимофей Володимерович, иное о тебе сказывал, — разочарованно и в то же время с каким-то туманным намеком заметил князь.

— Хошь, я его дух вызову? — парировала старуха. — Пущай он словеса повторит, что некогда тебе сказывал.

— На што? — испугался Долгорукий.

— А то, что я и ему смертного отродясь не давала.

— Иное давала, — не уступал князь. — А я тебе за иное вон чем отдарю — глядикась. Серьги цены немалой. Старинной работы. Это еще бабка моя нашивала, а ей сам…

— Не нашивала она их, — резко перебила бабка Лушка. — Купляли их и дарили не дале как в это лето. Баские, конешно, спору нет, токмо куда их мне? Стара я такое нашивать.