Не хочу быть полководцем

Врал, конечно. Курс один к двенадцати — самый стандартный, принятый повсеместно. А его ловкий трюк заключался в том, что крона действительно стоила пять шиллингов, но не этих, старых, а новых, которые на треть легче. А может, и больше чем на треть. Вот такая хитрость. И пришлось сэру Томасу тащить остальное зажуленное им поначалу золотишко. А что до шиллингов на весах, изъятых мною, то получается, что он еще потерпел убыток. Правда, небольшой, всего-то граммов десять серебра, но все равно приятно. Не прошли даром уроки Ицхака. Будь он в Москве — сейчас бы гордился мною.

Воротынскому я, понятное дело, о золоте ничего не сказал, иначе моя поездка в Псков обязательно сорвалась бы. Да в конце концов, я у него не на службе. Мы, гм-гм, фряжские князья — народ вольный. Потому помочь благородному человеку — всегда пожалуйста, а служить — увольте. Да он и не предлагал, сам понимая нелепость ситуации, — пригласить синьора с княжеским титулом в ратные холопы или, как они еще тут деликатно именовались, в слуги вольные, это, я вам доложу, само по себе такое оскорбление, которое смывается только кровью.

Кстати, именно перед поездкой в Псков Тимоха окончательно поверил моему обещанию к лету с честью отпустить его на все четыре стороны. Да и как тут не поверить, когда хозяин-барин тут же, едва получив от вороватого купчины мешок с деньгой и выйдя с ним на улицу, вручает пять золотых монет. Я специально выбрал разные, посимпатичнее и чтоб на обороте каждой непременно роза.

Красиво, что и говорить.

Простодушный Тимоха так мне и сказал. А потом протянул их обратно. Думал, я ему дал их полюбоваться. На время. Битых полчаса втолковывал обалдую, что это — оплата, и деньги эти — его, а он все равно отказывался. Мол, и так верит, но пусть они пока побудут у меня, а то до Дона не дотянут.

И снова я втолковывал, что перед отъездом дам ему еще столько же, а эти — в счет платы за службу. Не даром же он будет торчать при мне почти до августа. Да и мало ли что со мной может случиться, так чтоб деньга имелась. Взял.

— Отслужу, княже. Как бог свят, отслужу, — буркнул неловко и тут же отвернулся, пряча глаза.

Я не мешал, сделав вид, что ничего не замечаю. Мало ли, глаза у человека заслезились, вот он их и вытирает — мороз на улице, так что обычное дело. Чего уж там — щепетилен народ на Руси до денег. Я, между прочим, тоже очень долго обдумывал, под каким соусом поднести Воротынскому свою просьбу. Подарки-то надо вручать от его имени, поэтому хочешь, не хочешь, а в известность Михаилу Ивановича поставить надо.

«Согласится или нет?» — терзался я в догадках.

Как ни крути, а я тем самым его унижаю. Пускай и косвенно, намеком, но даю понять, что, мол, нищий ты, князь-батюшка, так я подарки и сам куплю да от твоего имени вручу. А вдруг гордыня обуяет? Да настолько, что он не просто откажет, но еще и разругается со мной. Вчистую. Характер-то горячий, а гонору столько — любой шляхтич обзавидуется.

Решил поначалу попросить его оказать мне другую услугу. Мол, поскольку я плохо разбираюсь в оружии, так ты, Михаила Иванович, подсоби выбрать на Пожаре что получше. Все ж таки путь неблизкий, больше шести сотен верст. Глухих мест по дороге — тьма-тьмущая. Если сабля окажется плохой или кольчуга некрепкой — пиши пропало. Ну а когда придем в торговые ряды, то я его уболтаю помимо оружия и на подарки родне.

Однако получилось не совсем так, как я предполагал. Воротынский поступил иначе. То есть он был настолько рад хоть чем-то расплатиться за всю работу, которую я для него делаю — предоставленный кров и хлеб-соль он не считал, — что потащил меня не на Пожар, а к себе в кладовую. Оказывается, у него этого добра — взвод можно вооружить, да и то если экипировать его полностью. А если частично, то есть забыть о наколенниках, наручах и прочих мелочах — и вовсе хватит на два.

Подбирал амуницию исключительно он сам — десятник Пантелеймон, который должен был возглавить небольшой отряд по моему сопровождению, только держал факел в руке и время от времени крякал. Правда, я заметил, что Воротынский к этому кряканью относился с должным пиететом. Во всяком случае, ни разу князь не остановил своего выбора на том или ином, если предварительно не слышал одобрительного кряхтенья старого десятника.

Едва мы зашли в кладовую, как я сразу понял, в чем заключается главное, и единственное, хобби Михаилы Ивановича. Да вот же оно — кругом развешано и разложено. Все в строгом порядке, как в каком-нибудь ружпарке. Шлемы — отдельно, причем вплоть до конфигурации: старые шеломы — слева, в центре — шишаки с высоким навершием, справа — ерихонки, а дальше, в самом уголке, мисюрки. Начищены — хоть сейчас на строевой смотр.

Может, и есть где пятнышки ржавчинки, но только если старательно поискать.

Мне Воротынский подобрал самый лучший из всех. Не буду вдаваться в технические подробности и с надменным видом знатока расписывать, что тулея и венец выкованы из цельного куска, навершие в виде глухой трубки привинчено отдельно, незаметно переходя в тулею с неглубокими витыми долами, а сам венец…