Не хочу умереть бухгалтером. Сонькины рассказы

Но это была дорога туда, а вот обратно кто ж её одну отпустит? И тогда Нина Борисовна написала воспитательнице записку, где чётко излагала, что разрешает своей дочери ходить самостоятельно домой из детского сада и просит отпустить вечером Соню одну. Утром довольная Сонька вручила записку адресату, ожидая подтверждения. Но не тут-то было! Ирина Петровна прочитала и нахмурилась:

– Вот пусть мама придёт и сама мне скажет, что разрешает тебе ходить одной.

Сонька поникла. И вот шесть вечера, шесть тридцать, дело к семи. Всех детей уже разобрали, а Соня сидит вдвоём с воспитательницей, которая за неё отвечает, а потому тоже не может уйти домой, и тихо канючит:

– Ну, Ирина Петровна, ну мама же правда разрешила, она же написала и подпись поставила, ну почему Вы не верите?..

А в это время дома забеспокоились: что это Соня так долго не идёт? Может, заигралась? А может, записку потеряла и тогда её, конечно, не отпускают?

Не спешите, друзья, осуждать родителей, которые, как может показаться, поступили беспечно. Дорога от детского сада до дома видна была из окна квартиры, как на ладони, просматривалась вся, так что, пойдя навстречу Сониному желанию самостоятельности, родители всё же процесс контролировали. Опасаться разбойного нападения на ребёнка не приходилось, ну не было тогда в Москве такого вида преступности. Заманить куда-нибудь почти шестилетнюю Соню чужой дядя или чужая тётя ни за что бы не смогли, этому с раннего детства учили – никуда с чужими не ходить.

Однако Сонька опаздывала. Телефона дома не было, мобильных ещё не существовало, и взволнованная мама побежала в сад. Застав описанную картину, Нина Борисовна поняла свою ошибку с запиской и оценила ответственность педагога. За разрешением пришлось идти к заведующей, писать заявление. И со следующего дня, к великой Сонькиной радости, она стала единственной воспитанницей, уходившей из сада домой самостоятельно. Больше никому не разрешали, а вот Соне родители доверяли. Доверием этим она гордилась, дорожила и ни за что не могла бы его обмануть.

Глава 5. Отец

Что мы знаем о своих отцах? Особенно дочери? Девочки живут своей жизнью и, как правило, мало интересуются, каким был папа в детстве и юности. Это какая-то другая, мальчишеская жизнь, не имеющая к ним отношения. Разве что с момента знакомства с мамой им становится интересно. Хотя мне известны довольно яркие исключения из этого правила. Отношения Сони с отцом исключением не были, и о его жизни до встречи с мамой она знала только то, что ей рассказывали. Из детства папы – совсем мало. Ну, например, такой штрих: когда мальчишки играли в трёх мушкетёров, Володя Тимофеев был Атосом. Это о чём-нибудь да говорит…

В июне 1941-го, когда началась война, Володе было семнадцать. Восемнадцать исполнилось только в октябре, и он сразу ушёл на фронт. О войне Владимир Васильевич рассказывать не любил, но кое-какие живые воспоминания всё же сохранились. И не только воспоминания, но ещё фотоснимки и воинские награды. И ранения.

Воевали у Сони и отец, и дед. В семье хранится фотография, с которой связана удивительная история. На снимке оба они в полевой военной форме, молоденький совсем Володя Тимофеев и отец его, Сонин дед Василий Корнеевич. Снимок сделан в сорок втором, чего быть в принципе не могло, поскольку отец и сын знать не знали друг о друге в тот момент, кто на каком фронте воюет. Но жизнь распорядилась так, что их воинские части пересеклись на одном из направлений, и они совершенно случайно увидели друг друга. Вот так и запечатлел тот снимок, как судьба свела отца и сына на дорогах войны.

Василий Корнеевич отвоевал по полной и вернулся целёхоньким. А вот сыну его Владимиру повезло меньше: буквально через полгода молоденький лейтенант получил два пулевых ранения, одно в руку, другое в шею. Госпиталь, потом инвалидность. И всю оставшуюся жизнь был у него незаживающий свищ на шее, из которого нет-нет да и вытекала капелька какой-то жидкости. А на левой руке вмятина на предплечье и три последних пальца вовсе не разгибались.

Так что был Сонин папа инвалидом Великой Отечественной войны со всеми вытекающими отсюда последствиями. На 9 мая и на 7 ноября получал Владимир Васильевич от родного государства продуктовый набор: килограмм гречки, банка лосося, банка шпрот, печень трески (её он особенно любил), иногда батон сырокопчёной колбасы, сгущёнка и печенье. Никакими другими благами он не пользовался, хотя и мог. Даже без очереди проходить стеснялся. Всю жизнь работал, несмотря на инвалидность, по врачам не ходил (терпеть не мог), растил детей, любил жену.

Сонину маму Владимир Васильевич любил сильно, называл не иначе как Ниночкой, худого слова за всю жизнь ей не сказал, хотя характер имел вспыльчивый, можно даже сказать неуживчивый. Во всяком случае, с начальством уживался он плохо. Если несправедливость какая, разругаться мог вдрызг, а то и уволиться.