Не хочу в рюкзак

Далее педсовет стал походить на множество других совещаний педагогов. Говорили громко, горячо, к месту и не к месту, вспоминали случаи многолетней давности. Равнодушных не было. Каждый понимал, что в любую минуту в его классе может совершиться такое же.

Завуч, выступавший в самом конце, поразил Лиду своим перевоплощением. Он сказал:

— Мы не обсуждаем сейчас работу нашей новой воспитательницы, но позвольте несколько слов... Лидия Аф-финогеновна, на мой взгляд, очень способный педагог, все свои силы и время она отдает детям. Ребята ее любят. Представьте себе такую картину: иду я мимо вешалки, слышу — спорят: «Если Лидь Фингенна приедет во вторник, я шоколадку тебе отдам! Если в среду — ты мне!» Вдумайтесь, товарищи, о ней спорят, ждут, а значит, и любят. Это отрадно видеть! Молодой воспитательнице обязательно нужно было помочь, ей достались нелегкие, хотя и внешне благополучные дети... Мне лично нравится ее самокритичность, о чем прошу занести в протокол... Что же касается ученика Капустина, я склоняюсь к мнению большинства: исключить!

Последнее слово сказал врач, седой, с чапаевскими усами старик. Он доложил четко и недвусмысленно: Витя практически здоров, в дальнейшем лечении не нуждается.

***

Лида не помнила, как ушла с педсовета. Домой идти не хотелось. По привычке поднялась на второй этаж.

Девочки уже спали. За Лидино отсутствие вроде бы ничего не изменилось. Только Наташа Артюхина поменялась местами с Надей и теперь спала совсем далеко от Лены Сюй Фа Чан.

«Не помирились, — подумала Лида. — Значит, это у них серьезно».

Она прикрыла дверь, стараясь не скрипнуть. По пути подобрала невесть откуда выползшую черепаху, засунула ее в шкаф.

Из мальчишечьей доносился шепот. Лида зашла к ним. Ее никто не заметил.

— Я сделал так... — услышала она громкий шепот Капустина. — Завязал глаза и пошел к обрыву... Думаю, если б слепой был — остановился бы? Или еще по слуху — как море шумит... Снял повязку  — правда! На самом краю стоял...

— Ох ты! — протянул кто-то со вздохом.

— Да... Я всему научился! И ночью видеть... И шакалов пугать...

«Это он рассказывает, как путешествовал», — догадалась Лида.

На душе ее стало еще тоскливей. «Что я знала о тебе?! — подумала она о Вите. — Ходил, молчал, самый тихий был... А у тебя вон какая душа, не тихая!»

Ребята, видимо, почувствовав Лидино присутствие, юркнули под одеяло и артистично засопели носом.

«Кого я еще потеряю?» — невесело подумала Лида, останавливаясь возле Витиной кровати.

И она надолго задумалась, слушая, как знакомую мелодию, их почти ровное дыхание.

Она думала о том, что вот закончился один из многих не особенно примечательных дней. Лида пыталась разобраться во всем том смутном, что накопилось в душе, пыталась увидеть себя чужими глазами, впервые за все эти месяцы беспристрастно посмотреть на себя со стороны.

Вот она впервые идет в школу. Ей все нравится: чистота нешироких улиц, белые дома, увитые виноградной лозой, умиротворенное после недавнего шторма море. Лида с радостным ожиданием спешит к ребятам. Первое знакомство с ними, первая ниточка доверия...

«Это все хорошо... Что же дальше? — вспоминает Лида. — Когда же начало в душе накапливаться то смутное, от чего я никак не могу избавиться? С того ли дня, когда не захотела вступить в бой с нечестным человеком, а просто отмахнулась? »

Лида грустно улыбается. «Вступить в бой... Высокие слова, а я их, недолго думая, к толстяку географу отношу... Что же это я? А может, и это должно называться боем? Или из отношений с завучем на душе осталось то, что не дает теперь покоя? Вот уж с этим-то человеком можно было бы начать бой! Начать... А завуч не вступает. И не просто из хитрости, а по той причине, что ему не за что драться! Осадили — он сдается ненадолго, а чуть подзабылось, успокоилось все вокруг — он снова идет в наступление, живет, руководит людьми согласно своему характеру.

И какой тут может быть бой? Каждодневный, из-за мелочи, из-за каждой ведомости и любой нехорошей улыбки?

Или дождливый день... Когда воспитательница вела по лужам пятиклассников, они мокли, а она шла под зонтиком? Да, конечно, их двадцать восемь. Конечно, над всеми не раскинешь одного-единственного зонта... И я прошла мимо, не сказав ничего, и теперь эта «мелочь» меня мучает, упрекает...

Или педсовет... Где моя решительность, умение отстаивать свое, дорогое?

И все-таки не это главное! То есть важны и эти «мелочи», но и не только они!

Скажи честно: когда тебе отдали в руки двадцать шесть ребят, ты обрадовалась и решила, что они принадлежат только тебе? Почему не подумала наоборот: ты — для них?

Вот поэтому так больно сегодня. Не о Вите печалишься ты, а о пустоте в собственном сердце, которая останется после его отъезда! Капустин здоров — это самое главное! А ты забыла на какое-то время об этом главном!»

Этот приговор, который Лида произнесла сама себе, окончательно сломил ее. Чувствуя, что не может больше здесь оставаться и в то же время, не может уйти, Лида вышла в коридор, села на жесткий диванчик и так и застыла на нем, не замечая, как идет время.

XIX