(не)хорошая девочка

Его голос — сам по себе будто жестокая пытка. Я ощущаю, насколько в эту минуту я перед ним виновата, и это осознание чуть не волной ужаса меня накрывает. Господи, какая шизофрения. Это что? Это вот так люди влюбляются? С гребаного “первого взгляда”? А можно было мне это дерьмо не поставлять?

— Я не пляшу, — измученно восклицаю я, собираясь с силами. — Но вы — его враг. И я для вас — только игрушка. Вы поиграете и выбросите, а я потом даже думать об отце не смогу, потому что будет стыдно.

— Стыдно? — Я не знаю, как он до сих пор дверь не сжег этой своей яростью. — То, что ты меня хочешь, это тебе стыдно? То, что я тебя хочу — стыдно? Выходи, трусиха, или открывай мне дверь. Я тебе сейчас объясню, что такое “стыдно” по-настоящему.

— Нет, — господи, как же сложно это произносить вслух. Как же много внутри этой безумной тьмы, что хочет — хочет упасть к его ногам, хочет виться веревкой в его руках, хочет играть по его правилам. По любым его правилам, лишь бы только принадлежать ему.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Да, я хочу, чтобы он мне показал… Прямо сейчас, здесь — причем я даже не знаю, как он может, но я интуитивно ощущаю — открой я дверь Дягилеву сейчас, и соседям реально придется вызывать ОМОН из-за моих воплей, потому что мало мне не покажется.

Я чувствую это по его голодным яростным ноткам в голосе, мне мерещится даже, что я слышу его хриплое, тяжелое, как у быка, дыхание, что точно невозможно, потому что дверь у Маринки не такая уж и тонкая.

— Нет, — глухо повторяет Дягилев, и моя воспаленная фантазия тут же добавляет, что это звучит как падение ножа гильотины. — Сколько, по-твоему, “нет” я еще согласен выслушать, зайка? Сколько еще шансов тебе дать, чтобы ты поняла, что нуждаешься во мне?

Сколько слов еще нужно сказать, чтобы объяснить? Пока он — Дягилев, а я — Афанасьева, нам нихрена не суждено, кроме того, что уже случилось, к моему сожалению. Даже того, что случилось, достаточно, чтобы устроить моему отцу инфаркт, а если случится что-то большее…

— Хочешь, я расскажу тебе, что будет, если ты еще раз скажешь мне это свое “нет” зайка? — Его четкие слова проникают, не через дверь, они будто вокруг меня, кипят в воздухе, жалят меня, отравляя страхом и искушением.

Я молчу. Я ужасно хочу, чтобы он ушел и отпустил меня. И в то же время я боюсь этого смертельно, до лихорадки, до темных кругов за зажмуренными веками.

Дягилев не ждет моего ответа. Дягилев продолжает.

— Все на самом деле очень просто, Соня, — беспощадно выговаривает Вадим с той стороны двери. — Еще одно “нет” — и я тебе поверю. Поверю, что ты не готова быть со мной ни на каких условиях, что готова оказаться в заднице, лишь бы я к тебе не приближался. Нет, я не уберу своих охранников, Соня, и Баринова по мере сил я буду от тебя отгонять. Возможно, ты все-таки с ним разведешься, некоторое время продержишься на плаву, а через пару месяцев все-таки помиришься с папой, чтобы снова стать его ценным вкладом, который он поспешит “заложить” новому кандидату.

На моем языке сухо и горько от этих слов. На самом деле так, возможно, все и будет, если взглянуть на это цинично. И все-таки… Все-таки он намерен мне помогать? Даже если я ему снова откажу? Красивая ложь для игрушки, что уж там.

— Ты снова выйдешь замуж, Соня, — мерно продолжает Дягилев. — Может, не сразу, может, через годик, и новый кандидат будет тебе скучен до тошноты, но тебя он устроит. Ведь папа его одобрил, а еще он не психопат, что точно достоинство. И начнется твоя семейная жизнь, Соня, в которой ты будешь приложением к богатому тихому мужу, и в которой ты будешь подыхать от пустоты, потому что хотеть ты будешь не унылого десятиминутного секса при выключенном свете. Ты будешь хотеть, чтобы тебя драли долго и жестко, чтобы тебя швыряли на колени или задирали тебе юбку, заваливая прямо на обеденный стол. Чтобы кто-то взял и отодрал твою чертову задницу, потому что ты отвратительно вела себя сегодня. И нет, это никуда не денется, этот твой голод.

От его сухой беспощадности шумит в ушах. И то, что он говорит — действительно заставляет некую часть меня восхищенно замереть. А хотела ли бы я того, о чем он говорит? Да пожалуй, но… С ним — мне нельзя. А с другими и не хочется особо.