(не)хорошая девочка

Не её дело, что я не смогла просто взять и уйти от Вадима. Не её дело, что я хотела этого одного раза. Хотя бы одного. С ним. Просто для того, чтобы запомнить на всю жизнь, каково это — принадлежать ему.

Честно говоря, после комнаты шепотов, я была в таком отчаянии, что готова была дать Вадиму прямо посреди того коридора, забив на происходящую вокруг оргию.

Лишь бы побыть его, лишь бы успеть.

До того, как придется возвращаться домой и забывать само звучание его имени, не то что терпкий вкус его глубоких поцелуев.

Если честно, пока мы отъезжаем, я отчаянно пытаюсь не сдохнуть от тоски. Я должна это пережить. Я должна пережить Вадима. А как это сделать? Есть какое-нибудь пособие? Инструкция? Ну, хоть что-нибудь?

— Значит, отец при смерти, а доченька зажигает с его конкурентом на самой злачной московской оргии? — едко произносит Эльза.

Боже, как она меня бесит, никакими словами не передать.

— Да вы тоже не у папиной постели дежурите, — я не остаюсь в долгу. — Или вас он тоже из дома вышвырнул?

— Нет, меня не вышвыривал, — с превосходством откликается эта. — И я приехала только за тобой. И ни зачем больше.

— Восхитительно, — я презрительно кривлю губы. — Папочка выгнал из дома дочь, но оставил при себе содержанку. Семейные ценности новой эпохи просто. Главное прессе не рассказывать, а то она обкончается от восторга.

— Прекрати так об отце, — резко обрывает меня Эльза.

— Я не права? — я поднимаю брови. — Может, он вас и не "купил", как я слышала?

Эльза молчит, плотно сжав губы. Маленькая, но все равно приятная победа.

На её шее блестит крупная подвеска в виде лебедя. При одном только взгляде на неё я начинаю ненавидеть эту незнакомую мне Эльзу еще сильнее.

Кулон моей матери. Я знаю его наощупь пальцами, каждый изгиб, этого лебедя из белого золота, украшенного мелкими бриллиантами. Я его регулярно тискала в пальцах до семи лет. Я знаю, что одно из гнезд — пустое, потому что один раз я сорвала подвеску с маминой шеи и уронила её. Один из бриллиантов выпал. Его так и не нашли, а новый вставлять не стали. Мама говорила, что украшение с изъяном — ей дороже, потому что в нем есть история.

Мать вернула подвеску отцу при разводе. И он тысячу лет как лежал в отцовском сейфе, отец обещал его мне подарить, когда я стану матерью.

Нет, мне не обидно, что кулон достался не мне, но какого черта украшение моей матери теперь делает на шее этой стервы? Это, конечно, дело отца, его деньги, его подарки, но неужели нельзя было подарить своей девочке для траха что-нибудь другое? Не то, что моя мама считала вроде как талисманом его любви к ней.

Но именно эта вещь и послужила доказательством связи Эльзы с моим отцом. Иначе бы я ей просто не поверила. Именно на него она уложила мои пальцы там, во тьме комнаты шепотов. Если бы не это, черта с два я бы вообще ей поверила. Я бы просто вернулась к Вадиму. И может быть, даже сдала бы ему фифу, которая поставила под вопрос тайну моей личности на том вечере.

Стоит мыслям задеть Вадима — и кажется, что на моей душе, прорезая её насквозь, стягивают сеть из металлических струн.

Мне мало. Мне мало этого одного раза с ним. Я хочу больше, но это уже за гранью возможного. Я не могу быть с ним. Я не могу называть его своим хозяином и дальше. Я не могу быть его зайкой.

Еще одна паршивая ирония — до этой ночи я легко могла доказать и Сереженьке, и папочке свою “невинность”. Просто надо было посетить гинеколога. Какого-нибудь, которому бы поверил отец. Но сейчас уже нет. Сейчас уже это не выход и ничего не вернешь. Хотя…

Я не хочу ничего возвращать. Ради чего? Оправдаться перед мудаком-муженьком? Да в гробу я видела те оправдания. Мне не нужно ни в чем оправдываться. Я не знаю, почему не вышло у Баринова, но вышло у Вадима. Хорошо, что вышло у Дягилева, на самом деле. Больше никому такого и не хочется «предлагать». Может, он хоть ненадолго меня запомнит?

А больше ничего у меня с ним не будет.

Больше не повторится это безумие, я смогу отмазаться от Баринова, но с Вадимом я быть точно не смогу. Покуда я дочь своего отца — не смогу. Он меня просто убьет, заикнись я о таком. Или его хватит удар.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он и так в больнице… После инфаркта.

Я не могу от этого отвернуться. Совсем не могу.

Некая часть меня хочет быть дрянью, порвать все контакты с семьей, но… Я не смогу потом смотреть себе в глаза, если позволю это. Я не имею права на Вадима, что уж там.

Да и не нужна я ему, он получил меня, выбросит меня из головы часа через три. На оргии полно красивых девушек. Можно ни в чем себе не отказывать.

Господи, как же неприятно об этом думать. Как это я умудрилась так потерять от него голову?

— Отец и правда при смерти? — тихо спрашиваю я, выкручивая пальцами пуговицу на рукаве пальто и не глядя на Эльзу. Глаза мои вообще не желают ни на что смотреть. Тоска, смертельная тоска.